Джек Финней - Третий уровень [сборник litres]

– Да! – сказал Ральф. – Мы…

– Нет, – сказала Луиза, – я… мы сейчас выходим.

– Верно, – мягко подтвердил Ральф. – Мы сейчас выходим. Потому что у меня свидание – с прекрасной девушкой с рыжими каштановыми волосами!

– И потрясающими огромными глазами, – добавила Луиза, а толстяк с недовольным видом пересел к окну.

Что ж, они добрались до ее роскошной квартиры, где болтались половицы и не было отопления после десяти. Луиза повернулась и сказала:

– Она стояла там, видение в зеленом. – Рассмеялась и продолжила: – В старом, потрепанном зеленом пальто с рваной полой.

– Точно, – ответил Ральф, – а с него капала вода.

– Кстати, о воде, – подхватила Луиза. – Ты ведь насквозь промок. Должно быть, там настоящий ливень!

– А? – не понял Ральф. Но быстро исправился. – Ах да! Промок! На мне сухого места нет! – Он кашлянул. – Пневмония. Полагаю, мне следует поймать… машину , а ты подождешь здесь?

– Нет, – сказала Луиза, – отправляйся в мою огромную гостиную и ищи камин. А я надену свой игривый фартучек и напеку… блинов.

Ральф ухмыльнулся.

– Надо думать, тут мне следует произнести нечто сногсшибательное. Неотразимо-остроумное. Обычно я так и делаю. С трехнедельным опозданием.

Он был прав. Он поцеловал Луизу, а Луиза ответила на поцелуй и наконец сказала:

– Я рада, что ты читаешь правильные журналы.

А Ральф ответил:

– Я тоже… моя радость.

Именно это ему следовало сказать на три недели раньше! Будь он героем рассказа, он бы сразу распознал свой шанс. И ни за что не упустил бы его. Любой герой понял бы: радость приходит нежданно и кончается на мягкий знак.

Теперь видишь? Что и требовалось доказать. Вот в чем ваша проблема: вы, настоящие люди, слишком беспомощны. Чтобы познакомиться, Луизе Хуппфельт и Ральфу Шульцу пришлось привести реальную жизнь в соответствие с чудесными историями.

А ведь это неплохая идея. Может, тебе тоже стоит попробовать. Кто знает? Вдруг это действительно путь к миру во всем мире?

Усевшись за небольшой стол в гостиной, Том Бенеке заправил в портативную пишущую машинку три листа бумаги – два тонких и сверху один более плотный, – проложив их копиркой. Верхний лист был озаглавлен: «Служебная записка», – и Том напечатал под заголовком завтрашнюю дату. Затем посмотрел на мятый желтый лист рядом с машинкой, исписанный его почерком.

– Жарко тут, – пробормотал он себе под нос.

Из короткого коридорчика за его спиной донесся приглушенный лязг проволочных вешалок в шкафу в спальне, и, вспомнив, чем занимается жена, он подумал: Жарко, как в аду… потому что совесть нечиста.

Он поднялся, сунул руки в задние карманы блекло-серых слаксов, подошел к окну гостиной, у которого расположился стол, и замер, дыша на стекло, наблюдая за растущим запотевшим кружком, глядя сквозь осеннюю ночь на протянувшуюся одиннадцатью этажами ниже Лексингтон-авеню. Том Бенеке был высоким, худощавым, темноволосым молодым человеком, он носил пуловер, и по его виду можно было подумать, что в колледже он играл не в футбол, а в баскетбол. Он уперся ладонями в верхний край нижней оконной рамы и толкнул. Но, как обычно, рама не шелохнулась, и ему пришлось сместить руки вниз и резко дернуть, чтобы приоткрыть окно на несколько дюймов. Ворча себе под нос, он отряхнул ладони.

Однако так и не приступил к работе. Он пересек комнату, подошел к коридору и, опершись о дверной косяк, снова сунув руки в задние карманы, позвал:

– Клэр? – А когда жена откликнулась, спросил: – Ты уверена, что не против пойти одна?

– Да, – ответила она приглушенным голосом, и он понял, что ее голова и плечи скрыты в шкафу.

Потом высокие каблучки застучали по деревянному полу, и она возникла в другом конце коридора. На ней была комбинация, и она обеими руками вдевала в ухо сережку. Она улыбнулась ему – стройная, очень красивая девушка со светло-каштановыми, почти золотистыми волосами. Добродушный нрав подчеркивал ее красоту.

– Просто меня огорчает, что ты пропустишь этот фильм. Ты ведь тоже хотел его посмотреть.

– Знаю. – Он взъерошил волосы. – Но нужно покончить с этим.

Она кивнула, соглашаясь. Затем, покосившись на стол в гостиной, сказала:

– Ты слишком много работаешь, Том… и слишком усердно.

Он улыбнулся.

– Однако ты не станешь возражать, когда деньги потекут рекой, а я прославлюсь как Юный волшебник оптовой торговли бакалеей?

– Думаю, нет.

И она с улыбкой вернулась в спальню.

Вновь усевшись за стол, Том раскурил сигарету; несколько секунд спустя появилась одетая Клэр, и он положил сигарету на край пепельницы.

– Только начало восьмого, – сказала она. – Я могу успеть на первую картину.

Он подошел к гардеробу у двери, чтобы помочь ей надеть пальто. Поцеловал ее, на мгновение прижал к себе, вдыхая аромат духов, – и ему захотелось пойти с ней. На самом деле он мог и не работать сегодня. Это был его собственный проект, о котором еще не знали в офисе, и работу можно было отложить. Но тогда придется ждать понедельника , снова подумал он, а если я отдам проект боссу завтра, он может прочесть его на выходных…

– Желаю повеселиться, – сказал он. Легонько шлепнул жену, открыл ей дверь и почувствовал, как в лицо пахнуло мастикой из вестибюля.

Он проводил Клэр глазами, поднял руку, когда она помахала на прощание, и начал закрывать дверь, но та заупрямилась. Когда щель между дверью и косяком сузилась, поток теплого воздуха из вестибюля обрушился на него с неожиданной силой. Он услышал, как за спиной шелестят о стену занавески, как шуршат разлетающиеся со стола бумаги, и с усилием захлопнул дверь.

Повернувшись, он увидел лист белой бумаги, планирующий на пол, и еще один лист, желтый, летящий к окну, пойманный умирающим дверным потоком. У него на глазах лист достиг нижнего края окна и на мгновение завис, распластавшись по дереву и стеклу. Затем, когда воздушный поток окончательно затих, а занавески отлепились от стены, желтый лист упал на наружный подоконник и скрылся из виду.

Он пробежал через гостиную, вцепился в нижний край окна и потянул, вглядываясь сквозь стекло. Увидел желтый лист бумаги, едва различимый в темноте, на декоративном карнизе в ярде под окном. Лист двигался, медленно скользил, подталкиваемый ветром, непрерывно дувшим в стену здания. Том изо всех сил навалился на окно, и оно с грохотом открылось, задребезжав стеклами. Но лист был вне его досягаемости, и, высунувшись в ночь, он смотрел, как тот неуклонно смещается на юг, прижимаясь к стене. Сквозь приглушенные звуки улицы, раскинувшейся далеко внизу, было слышно, как шуршит бумага, словно сухая листва на мостовой.