Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Вот и берег. Каменистое дно. Кусты. Выбравшись, беглецы немного посидели, прислушиваясь ко всем звукам ночи. Вот вскрикнула сойка… Захлопала крыльями сова… Пискнула полевая мышь — видать, угодила в когти. А вот где-то за рекой, на той стороне, жалобно завыл шакал.

Ни стука копыт, ни конского ржания… Ничего.

Как видно, уловка удалась — погоня наверняка понеслась на юг. А как рассветёт, часть воинов Кара-Мергена бросится обшаривать окрестные сопки. Что ж, пусть шарят.

Кара-Мерген… Жаль, не удалось раскусить этого человека — совсем не было времени.

Взяв поводья коней, Баурджин с Гамильдэ-Иченом двинулись берегом, там, где было можно пройти в призрачном свете звёзд. Шли, оглядываясь, стараясь не слишком удаляться от реки. Неудобно было идти, что и говорить — не очень-то видно, хорошо ещё, ночь выдалась светлая, звёздная, да и месяц, хоть и узенький, а всё ж хоть что-то освещал. И тем не менее Гамильдэ-Ичен пару раз уже сваливался в ямы, а Баурджин больно ударился ногой о не замеченный в траве камень.

Они остановились на отдых утром, сразу после восхода солнца, присмотрев удобную полянку в лесочке, начинавшемся чуть ли не от самого берега — лиственницы, изредка — кедры. А всё больше — сосны, ели, осины. Лишь в распадках меж сопками попадались солнечные белоствольные берёзки. Чем дальше беглецы продвигались на север, тем лес становился глуше, а вершины сопок — выше и неприступнее.

В перемётных сумах, кроме небольшого котелка, полосок вяленого мяса и шариков твёрдой солёной брынзы, нашлись и тетивы для луков, и наконечники стрел, как боевые, так и охотничьи — на белку и соболя. Сделали луки и по пути стреляли мелкую дичь — зайцев, тетеревов, рябчиков, словом, не голодали, да и трудновато остаться голодным в тайге почти в конце лета. Кроме появившихся уже грибов — подосиновиков, лисичек и белых — в распадках и на полянах встречались заросли смородины и малины, а в более влажных местах росла черника. Гамильдэ-Ичен, правда, грибы не ел — брезговал, а вот Баурджин с удовольствием похлебал грибного супу, добавив в варево дикий укроп и шалфей с тмином. Жаль, вот только соли было маловато — приходилось экономить, но ничего, привыкли.

Ехали день, два, на третий почти совсем перестали таиться — всё чаще отпускали лошадей пастись, а сами уходили в лес — на охоту.

— Может, хватит уже идти? — как-то под вечер спросил Гамильдэ-Ичен. — Вроде бы никто за нами не гонится. Места тут обильные, неделю — другую вполне можно продержаться, а если нужно, и много больше.

Честно говоря, Баурджин и сам подумывал об этом. В конце концов — ну, куда ещё-то тащиться? Одно настораживало — а не распространится ли на эти благословенные дичью места объявленная Джамухою охота? Если так — наверняка здесь скоро появится разведка.

— В общем, можно и здесь остаться, — подумав, согласился нойон. — Только костром пользоваться осторожнее — лучше днём, и из сухостоя — меньше дыма.

— Ну, это само собой, — Гамильдэ-Ичен явно обрадовался словам своего напарника-командира. — Так что надо присматривать удобное место?

— Ну, не сейчас же? — улыбнулся Баурджин. — Вот завтра днём и займёмся этим. Чтоб и не открыто, но и не в чаще — было бы где пастись лошадям. Желательно, чтобы и вода была поблизости, какой-нибудь ручей, не бегать же постоянно к реке.

— Найдём! — Гамильдэ помешал булькавшее в костре варево — по пути подстрелили утку — и с аппетитом сглотнул слюну. — Однако скоро готово будет!

— Как сготовишь — туши костёр, — наказал нойон и, оставив юношу возиться с приготовлением пищи, спустился кустами к реке.

Течение в этом месте было бурное, и какое-то тёмное, словно бы болотное. С обеих сторон реку стискивали сопки, оставляя лишь узенькую полоску каменистого пляжа, ну и, конечно, заросли. Немного постояв, Баурджин послушал, как на том берегу куковала кукушка, потом разделся и, стараясь не поднимать брызг, вошёл в прохладную воду. Зашёл по грудь и, оттолкнувшись ногами, поплыл саженками, почти до середины — метров тридцать, а то и больше. Доплыв, перевернулся на спину, чувствуя всю силу течения. Выбрался на берег уже гораздо ниже, у плёса, запрыгал на одной ноге, совсем как в детстве, выколачивая попавшую в ухо воду.

Жаркое солнце только что скрылось за сопками, и сразу же, будто того и ждали, появились полчища комаров и мошки. Спасаясь от них, Баурджин вновь зашёл в реку, нырнул, да так и побрёл по воде к тому месту, где оставил одежду… И вдруг, не дойдя примерно шагов с полста, остановился, пристально вглядываясь в заросший ивняком берег. Что-то не понравилось там нойону, привлекло внимание, да так, что забыл и про комаров. Баурджин подошёл к самым кустам, всмотрелся… Ну, так и есть — две ветки обломаны! Причём обломаны специально, будто некий, оставленный кем-то знак. Зачем? Что там можно прятать, в этих кустах? Быстро оглянувшись, Баурджин присел и вытянул руку… И наткнулся на что-то твёрдое!

Челнок! Лодка-долблёнка из одного ствола дерева. Не новая, и не сказать, чтоб в очень уж хорошем состоянии, но, похоже, почти не течёт. Ага, вот и весло, здесь же, в кустах, над самой водою. А обломанные ветки, между прочим, заметны только с воды, и то, если подплыть достаточно близко. Монголы на лодках не плавают. Значит, это не монголы, вообще, явно не кочевники. Лесные охотники — вот кто. Может, они сородичи Кара-Мергена?! Нет, тот же с юга… Хотя кто сказал, что с юга? Может, как раз — с севера?

Запомнив место находки, Баурджин выбрался на берег и поспешно оделся, высматривая, пока не стемнело, ещё какие-нибудь приметы. Ага, на этом берегу, на круче — берёза с раздвоенным стволом, матерая такая, великанище! А на том берегу, прямо напротив плёса — большой серый камень. Приметное место. Впрочем, если не знать, что в кустах спрятана лодка, можно хоть всю жизнь искать.

Поднявшись на пригорок, нойон даже не сразу обнаружил приготовленное для ночлега место — настолько хорошо его замаскировал Гамильдэ-Ичен. Догадался только по запаху затушенного костра, да, притихнув, услыхал фырканье лошадей. Хорошо здесь было, почти на самой вершине сопки — редколесье, овражек с ручьём; качая ветки деревьев, тихонько дул ветерок, унося комаров и мошек. И людям хорошо, и лошадям.

— Прошу, великий хан! — вынырнув из-за смородинового куста, весело приветствовал приятеля Гамильдэ-Ичен. — Вот шалаш, в нём и переночуем.

Устроенный юношей шалаш вообще-то можно было назвать лишь навесом, но устроенным с умом — ветки реденькие, чтоб пропускали ветер, но вместе с тем и достаточно густые для того, чтобы скрывать спящих.

— Спим по очереди, — со смаком уплетая утку, предупредил Баурджин. — Мало ли что!

— Да кто тут есть-то, в этих забытых всеми богами дебрях? — пренебрежительно хохотнул Гамильдэ. — Что-то мы никого не встречали!