Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Баурджин покачал головой:

— Мы степняки, парень, и никогда не заметим лесных людей… если они сами не захотят с нами встретиться. Кстати, я обнаружил лодку!

— Лодку?! Где?!

— Маленький такой челнок. Неподалёку. Запомни место: по правому берегу две сломанные ветки, там, в ивняке. Видно только с реки.

— Запомнил. — Юноша вкусно зачавкал утиным крылышком. — Я и воды из ручья зачерпнул — вкусная.

— Эх, сейчас бы чайку, — размечтался нойон. — Ушицу, водочки… Ну, ушица-то от нас не уйдёт, а вот водочка… Уж придётся без неё, родимой.

Гамильдэ-Ичен удивлённо моргнул:

— Ты о чём это, нойон?

— Рыбу хочу завтра половить. — Баурджин довольно потянулся. — Не с утра — ближе к вечеру. Днём приготовлю снасти. А ничего утка получилась, вкусная. И мясо вовсе не жёсткое, только вот тиной всё равно пахнет. Надо больше шафрана класть или тмина.

Сломав две веточки, он сжал их в кулаке и протянул юноше:

— Тяни.

Гамильдэ-Ичен вытащил короткую, а потому и улёгся спать сразу. Первую половину ночи выпало караулить нойону. Баурджин даже в шалаш не забирался — сел, привалившись спиной к толстому стволу берёзы, и сидел так, прислушиваясь к таинственным звукам быстро наступающей ночи.

Постепенно воцарялась тишина. Допевая последние трели, замолкали птицы. Вот перестала свистеть малиновка, затихли жаворонок и колонок, кукушка тоже бросила куковать — с чего бы так резко? — и лишь чаровник-соловушка выводил свои рулады почти до полуночи. Да так здорово, что Баурджин невольно заслушался, а потом, отгоняя сон, стал в полголоса напевать:

— Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…

И ведь чуть было не заснул, а ещё нойон, степной князь — начальник, ититна мать!

Встрепенулся, когда за кустами заржала лошадь. Громко так, беспокойно. Второй конь фыркнул и — слышно было — перебирал ногами.

— Ну, ну, милые… — подойдя к лошадям, Баурджин погладил обеих по холкам, успокоил. И всё равно, чувствовал — как кони напряжённо раздувают ноздри. Видать, почуяли какого-то хищника. Рысь, волка, медведя? Здесь уж хватает и тех, и других, и третьих. Вообще-то, лесное зверье сейчас сытое, но кто его знает? Задерут лошадей — жалко.

Молодой князь подложил под руку лук, сожалея о крепкой рогатине — уж с нею бы сейчас куда как сподручнее было. Вспомнилась вдруг жена, не та, первая, Татьяна, а здешняя, красавица Джэгэль-Эхэ. И дети вспомнились — сынок Алтан Болд и дочка Жаргал — Счастье. Интересно, как они там? Скучают, наверное, как не скучать-то без батьки? А вот насчёт всего прочего — можно не беспокоиться. И кочевье доходное, крепкое, и хан, ежели что, в обиду не даст, поможет. Всё ж таки молодец Темучин, что бы там про него ни говорили — быстро сумел отвадить разбойные шайки от подвластных земель. Ещё бы с татарами справиться, не с теми, ханом над которыми поставлен анда Кэзгерул Красный Пояс, а с другими, как говорил Боорчу — с дикими. А Боорчу, поди, глушит сейчас арьку в компании весёлых девиц — что ему ещё делать-то, покуда войны никакой нет?

Чу! Снова закуковала кукушка… Бросила! И воронье вдруг закаркало… И чья-то стремительная тёмная тень быстро прошмыгнула за кустами. Кто это — лиса? Она, похоже. Что ж так метнулась? Испугалась кого? Ой, неспроста всё это, неспроста.

Больше нойон на воспоминания не отвлекался, дежурил честно, как солдат-первогодок.

Своими опасениями он поделился с Гамильдэ-Иченом сразу же, как только разбудил юношу. Сам спал тяжело, тревожно, будто общая лесная нервозность вдруг передалась и ему. Когда проснулся — уже бередило первыми лучами раннее утро, солнечное, белёсое, росное.

— Там что-то есть! — Гамильдэ-Ичен кивнул на вершину ближайшей сопки, густо поросшую орешником и елью. — Во-он, воронье кружит. И чёрный гриф-падальщик.

Баурджин придвинул поближе лук и поинтересовался, не показалось ли напарнику что-нибудь необычное ночью, во время смены?

— Лошади беспокоились, — озабоченно отозвался юноша. — Всю ночь хрипели. Видно, медведя чуяли.

— Или — волка.

— Или волка.

Нойон поднялся на ноги и предложил прогуляться на соседнюю сопку, посмотреть — что там?

— Да, конечно, посмотрим. — Гамильдэ-Ичен дёрнул тетиву лука и грустно вздохнул: — Жаль, нет хорошей рогатины! Уж с нею-то на медведя куда сподручнее.

— Ничего, — усмехнулся князь. — Знаешь, в случае чего, куда метить?

Юноша махнул рукой:

— Знаю — в голову!

— В голову — это если б у тебя лук был убойный, а не такой, как у нас, — покачал головой Баурджин. — Попадёшь медведю в глаз, хорошо, если стрела до мозга достанет. А если — нет? Осатанеет зверь, попрёт буром — не убежишь, не скроешься. Нет уж, друг мой Гамильдэ, если уж стрелять, так в сердце! Только в сердце.

— Понял тебя, нойон.

Спустившись в ложбину с густыми зарослями орешника, беглецы остановились, прислушались. На вершине сопки всё так же кричали вороны, и в криках их не было тревоги. Наоборот, сквозило какое-то сытое довольство. Закачались ветви орешника — с сопки подул лёгкий ветерок, принося запах падали. Так вот оно, в чём дело!

— Осторожней, — прошептал Гамильджэ-Ичен, — медведь может кружить где-то поблизости.

— Может, — Баурджин почесал бородку. — Но если бы был близко — птицы бы уже улетели.

Сумрачные мохнатые ели на вершине сопки образовали густой, почти непролазный лес. Путникам приходилось то и дело нагибаться, проскальзывать меж колючими ветками, перелезать через поваленные стволы. Так и продвигались, до тех пор пока не выбрались на звериную тропу…

Идущий впереди нойон вдруг застыл и, обернувшись к своему спутнику, показал рукой вперёд, на небольшую полянку, с которой как раз и несло тухлятиной.

Выйдя на свет, друзья внимательно осмотрелись — нет, никакого разлагающего трупа там не было. Но ведь откуда-то же пахло!

Баурджин принюхался, ещё раз осматриваясь, и обнаружил на самом краю полянки, под матерой елью, завал из еловых лап, мха и жердей-сухостоин.

— Ну, вот она, медвежья нычка, — негромко промолвил нойон. — Так и бывает — завалит мишка сохатого или оленя, часть съест, а часть — про запас оставит, да и так — подгнить, с душком-то мясцо куда как мягче, приятнее… Сытый, видать, зверь — вряд ли на наших лошадок польстится. И всё же я б от такого соседства избавился, а Гамильдэ? Э-эй, парень! Ты что там застыл?

Гамильдэ-Ичен не отрывал от завала взгляда. Затем подошёл ближе, присел…

— Да что ты там ищешь? — нетерпеливо буркнул нойон. — Эй, Гамильдэ!

Баурджин не кричал, позвал громким шёпотом, знал — лес шума не любит.

Юноша наконец обернулся на зов и, кивнув на медвежий склад, тихо сказал:

— Ноги!

— Чьи ноги? — не понял князь.

— Не знаю чьи, но — обутые. В оленьих торбасах. Во-он, торчат из-под веток.