Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

Друзья вмиг раскидали завал и застыли, обнаружив полуобглоданный человеческий труп!

Так вот что за добыча на сей раз попала в медвежьи лапы…

Наклонившись, Баурджин убрал ветки с лица несчастного… и отпрянул. Лица не было! Как не было и скальпа и половины шеи — всё было изглодано, съедены глаза, а вкусный мозг — высосан. Видать, лакомился мишка… гурман…

— Смотри-ка, нойон, у него и всё тело в шрамах… — тихо промолвил Гамильдэ-Ичен. — Видать, боролся… И — щуплый какой… тощий.

Баурджин потрогал пальцами шрамы на груди убитого и отрицательно качнул головой:

— Нет, Гамильдэ, эти шрамы вовсе не такие свежие. Старые, можно сказать, шрамы. И обрати внимание, какая интересная одежда — торбаса да штаны из оленьей шкуры. Сшиты жилами…

— И главное, рубахи никакой нет, — шёпотом добавил юноша. — Ну-ка, походи так в лесу — комары да мошка сожрут живо! Да и этот вон — ведь искусан. Щуплый парень, упокой Господи, его душу. Кожа смуглая… Лицо… Лица нет. И что за племя такое?

— Племя Медведя, — негромко пояснил нойон.

Гамильдэ-Ичен удивлённо дёрнулся:

— Откуда ты знаешь?

— А вон, смотри на правом плече…

На правом плече несчастного багровела глубокая татуировка в виде оскаленной медвежьей головы.

— Ты слышал о таких племенах, Гамильдэ?

— Нет.

Юноша присел, внимательно осматриваясь вокруг. Затем вдруг на миг застыл и пошарил руками в папоротниках.

— Опа! — с радостным криком он извлёк оттуда расшитый бисером колчан, наполовину полный стрел. — Ему теперь не нужно, а нам — сгодятся.

Баурджин протянул руку:

— Дай-ка взглянуть.

Странные оказались стрелы. С кремнёвыми наконечниками и одна — с костяным!

Гамильдэ-Ичен покачал головой:

— Верно, на белку или соболя.

— Ага, на белку! С беличьими-то стрелами да на медведя?

— Ну, с медведем он, может, случайно столкнулся…

— Не может случайно. — Баурджин нахмурился. — Ну-ко, пойдём поскорее отсюда. Пойми, Гамильдэ, — этот парень, кто бы он там ни был — несомненно, охотник. Чем тут ещё жить? Но чтобы охотник столкнулся с медведем вот просто так, как ты говоришь, случайно… Что-то не очень верится. И ведь это не так давно все произошло. Дней пять назад, может, три.

— Что гадать? — грустно вздохнув, Гамильдэ-Ичен развёл руками. — Ой, не нравится мне весь этот лес! Ты прав, нойон, нужно побыстрее уходить. Если и не из леса — тут он, похоже, везде — так хоть подальше от этого места. И… вот ещё что. Не пора ли нам возвращаться обратно?

— Не пора, — тут же возразил нойон. — Дня три-четыре ещё бы выждать. А лучше — пять. Сам посуди — пока посланные в погоню отряды будут рыскать по сопкам, пока вернутся назад. Не хотелось бы с ними встречаться.

— Ну, ясное дело.

Негромко переговариваясь, друзья спустились в распадок… И одновременно вздрогнули, услыхав раздавшийся с другой стороны сопки рассерженный звериный рёв!

— Медведь! — Баурджин рванул из-за спины лук. — Чем-то недоволен! О, вот опять! Уже ближе. Чёрт! Как бы он наших лошадок не задрал.

Было слышно, как, ломая валежник, зверь продирался в распадок. Ходко так продирался, словно бы его кто-то гнал… или сам он за кем-то гнался.

Ну, точно, гнался!

Затаившиеся в ореховых кустах беглецы вдруг увидели рванувшуюся в распадок тощую фигурку подростка, одетого точно так же, как тот, убитый — в узкие оленьи штаны и такие же оленьи торбаса. Только у этого на груди болталось ожерелье из волчьих клыков.

Друзья переглянулись. Зверь зарычал…

А парнишка… Вдруг остановился, повернулся назад, закричал что-то, словно бы дразнил хищника…

Чёрт!

Так ведь и в самом деле — дразнил.

С треском раздвигая кусты, в распадке показалась бурая горбатая горища! Ох, и матёрый же оказался зверюга — настоящая ходячая сопка. И злой! Жутко злой — пасть ощерена, так что видны клыки. Глаз маленький, налитый кровью. Медведь вдруг мотнул головой… Мать честная! Из правой глазницы зверя торчала сломанная стрела!

Что и сказать — неудачный был выстрел, наконечник не достал до мозга, лишь выбил глаз, вызвав нешуточную ярость огромного зверя.

Ой, не повезло парню! Что ж ты делаешь, дурошлеп?!

Вместо того чтоб сломя голову нестись прочь от зверя — хотя попробуй-ка убеги! — подросток остановился, вытащив из-за пояса нож с каким-то странным лезвием. О Господи — костяной! И с этой костяшкой — на обезумевшую от ярости громаду?!

Парню, похоже, ничего другого не оставалось. Надо сказать, вёл он себя на удивленье спокойно. Остановился на тропе, напружинив ноги, правую руку с костяным ножом держал у пояса. Ждал.

В три прыжка подскочив к нему, медведь плотоядно зарычал и махнул лапой…

Не тут-то было!

Не задел голову, даже скальп не задел, лишь — это было видно — слегка полоснул когтями парнишке по щеке, а тот ловко отпрыгнул в сторону. Но и зверь оказался не менее ловок! Это все сказки про то, что медведь — добродушен и неповоротлив. На самом деле это умный, хитрый и коварный зверь, стремительный и подвижный.

Проскочив по инерции метра два, зверюга мигом повернулся и, догнав обидчика, встал на дыбы, возвышаясь над хрупким подростком огромной глыбою, дышащей злобой. Вот теперь у парнишки не было шансов вовсе, и медведь, казалось, прекрасно осознавал это, а потому и не спешил расправиться со своей жертвой, куражился, играл, словно кошка с мышкой…

— Погасить ему второй глаз? — поднимая лук, быстро прошептал Гамильдэ-Ичен.

Нойон нахмурился:

— В сердце! Только в сердце! Готов?

Юноша молча кивнул, и Баурджин, с луком в руках, выскочил из своего укрытия:

— Эй, медведюга! А девочка Маша на твоей постели спит!

Прижав уши, зверь обернулся на крик.

Вжик!!!

Почти одновременно просвистели стрелы, впиваясь хищнику в грудь. Тот вздрогнул, зарычал, в бессильной злобе вытягивая вперёд передние лапы… И тяжело повалился в траву.

Мальчишка, не веря, вскинул глаза.

— Сонин ую байнаю? Какие новости? — убирая лук, с улыбкой приветствовал его Баурджин. — Хватает ли в лесу дичи?

— Байна-уу? — Парнишка, похоже, не понимал.

Поджарый, смуглокожий, тоненький, с длинными иссиня-чёрными волосами и тонким носом, он сильно напоминал индейца. И глаза у парня были ничуть не узкие — большие, блестящие, тёмные.

— Мы — купцы, музыканты, охотники. Я — Баурджин. — Нойон ударил себя кулаком в грудь и обернулся к приятелю: — А это мой друг — Гамильдэ-Ичен. Не понимаешь? Эх ты, Соколиный Глаз! Как же с тобой говорить-то? Я — Баур-джин… Баур-джин…

— Баур-джин, — парень повторил и улыбнулся, смешно наморщив нос. Стукнул себя в грудь. — Каир-Ча. Каир-Ча…

Он ещё что-то прибавил на каком-то непонятном языке, мелодичном и певучем, но ни Баурджин, ни Гамильдэ-Ичен ничего не поняли.