Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

В карих глазах секретаря вспыхнуло самое искреннее восхищение:

— О, господин! Я приготовлю всё. Осмелюсь спросить... Вы разрешите мне присутствовать?

Князь усмехнулся:

— Хочешь посмотреть, как я рисую? Что ж, смотри!

Фань живо приволок всё вышеуказанное — и где только взял?

Устроив плотный бумажный лист на специальной подставке — мольберте — Баурджин в задумчивости обмакнул в чернильницу кисть. Перед мысленным взором князя вдруг предстали полчища врагов — то ли это была чжурчжэньская конница, то ли цзиньская пехота, а, может быть — японские полчища генерала Камацубары, рвавшиеся за реку Халкин-Гол летом тысяча девятьсот тридцать девятого года. Что-то словно бы вдруг качнулось в воздухе серым призрачным облаком. Что это? Поднятая вражьми скакунами пыль? Или рой пуль, выпущенный японскими истребителями по нашим окопам на сопке Баир-Цаган? Или стальные каски гренадеров-эсэсовцев где-нибудь под Демянском? Кто бы вы ни были...

Баурджин прищурился. Резкий взмах руки предался кисти. Ввах! Вот так! Сверху вниз. Как удар саблей. И в последний момент, уже доведя чёткую чёрную линию почти до самого края листа — резкий ход вправо, этакой вытянутой запятой, чайкой — милым сердцу «ястребком» И-153. Нет, не пройдут вражины! Две перекрещивающие знак параллельные линии — никогда, никогда! Все вместе получился любимый иероглиф князя — «Тянь» — «Небо».

— Здорово!!! — хлопнув ресницами, восхищённо прошептал Фань. — Вы великий мастер, мой господин!

— Хочешь попробовать? — Баурджин протянул юноше кисть.

— О, нет, — опустил глаза тот. — Я... я... у меня не получается на людях... Это слишком уж интимно — наверное, так можно сказать...

— Ну, как знаешь, — князь вытер рукавом халата выступивший на лбу пот. Каллиграфия — непростое искусство, иероглифы пишутся не рукою, как видится со стороны — всем телом, всем состоянием духа, порывистым движением души!

— Слышал что-то о выставке? — опускаясь в кресло, поинтересовался нойон. — Хочу послать туда свои работы. Как думаешь, примут?

— Ваши — несомненно! Только нужно выбрать псевдоним.

— Выберем, — Баурджин усмехнулся. — Скажем, Витязь Серебряной стрелы!

— Осмелюсь спросить, почему именно так, господин?

— Потому что...

Князь с усмешкой вытащил из-под ворота маленький серебряный кружочек на тонкой цепочке. Талисман с изображением серебряной стрелы:

— Смотри, Фань. Это у меня... ну, если и не с детства, так с юности — точно.

— Какой интересный знак, — задумчиво промолвил секретарь. — Пущенная стрела... Она именно что летит, видите, господин, как прилизано оперение. Ветер.

— Да? — Баурджин опустил глаза. — Вот уж никогда не замечал. А ты глазастый парень, Фань!

Юноша поклонился.

— Так насчёт выставки, — улыбнулся князь. — Сходим?

— Обязательно, господин наместник.

Ближе к вечеру, даже, лучше сказать, к ночи, Баурджин, отослав секретаря, мажордома и слуг, разложил на ковре в спальне листы бумаги с отчётами, параллельно на каждого подвергнувшегося проверки чиновника: один лист из отчёта Фаня, другой — следователя Инь Шаньзея. Ну да, всё сходилось. Чиновники, конечно, были не без греха — брали, сволочи, брали, однако не зарывались, да и дело своё знали отменно. А это было большим плюсом — ну как тогда избавиться от всех этих людей? Попрёшь со службы — а кто тогда работать будет? Вот то-то и оно, что никто. Пусть уж лучше эти.

А вот что касаемо смотрителя дорог Дакай Ши... О! Тут меркло всё. Князь читал отчёты, словно захватывающий авантюрный роман, то и дело хлопая себя по коленкам и восторженно приговаривая:

— Корейко! Ну как есть Корейко! Великий комбинатор номер два, мать ити.

Что и говорить, почитать об ушлом дорожном чиновнике было что! Перед глазами наместника вставал образ хитроумного казнокрада, ворюги и скупца, трясущегося над каждым цянем. Двадцать лет назад, закончив школу чиновников, господин Дакай Ши с успехом сдал квалификационный экзамен и, получив невеликий чин третьего ранга девятой степени, усердно приступил к исполнению обязанностей четвёртого секретаря ведомства общественных амбаров, занимавшегося не только поставками и распределением госзерна, но и поддержанием в порядке загородных дорог. Первые года два, похоже, молодой чиновник работал много и честно, что и было по достоинству оценено начальством — Дакай Ши получил должность второго секретаря, а затем — и инспектора. И вот тут-то он и развернулся! Под видом зерна высшего сорта покупалась всякая дрянь, а куда девалась разница из государственных денег — понятно. Обозы с зерном, вышедшие из дальних провинций, пропадали неизвестно куда. Всё списывали на разбойников, но во всей стране не было столько банд, сколько пропавших обозов, коих специально выпускали мелкими партиями — вроде, и не велик ущерб, но ведь курочка по зёрнышку клюёт! Как и Дакай Ши. Никто и внимания не обратил, как у скромного чиновника ведомства общественных амбаров появилось несколько шикарных особняков... записанных, впрочем, отнюдь не на его имя. Частные амбары, пара постоялых дворов, лавки — всё это регистрировалось на подставных лиц, и вот только сейчас выплыло наружу, едва копнули. Почему только сейчас? Ежу понятно — видать, осатаневший от безнаказанности чиновный хмырь просто-напросто перестал делиться. Скупой! Он так и ходил на службу — пешком, в скромном чёрном халате, который носил уже лет десять, а то и того больше. Сей скромник особенно развернулся, получив вроде бы неприметную должность смотрителя отдела загородных дорог, на строительство и ремонт которых из казны выделялись немалые средства. И дороги строились. Якобы. Проверяющие чиновники видели, как эти — в высшей степени великолепнейшие — дороги, уходили в пустыню. Ровные, широкие, вымощенные жёлтым кирпичом, они тянулись на несколько ли, а затем словно бы растворялись в песках. Исчезали бесследно! Песчаные бури, самумы, знаете ли. Занесло, бывает.

А господин Дакай Ши богател и трясся буквально над каждым цянем. С первой своей женой развёлся, с интересной формулировкой — «за транжирство», со второй из-за её «склонности к воровству», третья супруга чиновника померла, наверное, не кормил, гад. Детей у смотрителя дорог не было, четвёртый раз он не женился, так и жил вдовцом, со слугами и экономкой, некоей Шугань О, славившейся, как и её хозяин скупостью и сварливым характером.

До чего дело дошло! На Дакай Ши стали писать жалобы его собственные подчинённые, клерки. Похоже, достал он их своими штрафами за каждую мельчайшую провинность. Достал.

Обстановка в отделе — да и во всём ведомстве общественных амбаров, начальника которого Дакай Ши, несомненно, подсиживал — сложилась самая что ни на есть гнусная.