Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

— Об Ильгане с Цыреном что скажешь?

— Замечательные пастухи! Так любят лошадей, что иногда кажется, ни одна мать детей своих так не любит.

— Да ну?

— Именно так, господин.

— Называй меня по-простому — Баурджин, ведь мы же товарищи.

— Не могу, господин.

— Почему же?

— Ты старше меня, к тому ж — командир моего десятка.

Ну надо же — старше. Какой славный юноша…

— Ты продолжай, продолжай, Гамильдэ-Ичен. Очень интересно тебя слушать.

— Правда?! А все говорят, что я пустоглазый болтун!

— Клянусь Христородицей!

Поговорив с парнишкой, Баурджин ласково с ним простился и по очереди подошёл ко всем остальным, находя для каждого доброе слово. В общем, всем рассказывал, какие они хорошие, действуя точно так же, как гоголевский Чичиков по приезде в губернский город. И дивиденды получил подобные же: парни были просто восхищены своим десятником! И никого другого им было не надо!

Вечером всех десятников собрал в своей юрте Жорпыгыл и напыщенно передал благодарность верховного хана. Все радостно закричали, улыбался и Жорпыгыл — правда, при взгляде на побратимов рожа его враз сделалась кислой.

— Знаете, вы ведь из простых… не думаю, что верховному хану будет приятно видеть вас у себя на пиру.

— А мы туда и не стремимся. Попируем со своими десятками.

— Да? Ну, вот и славно.

Жорпыгыл явно обрадовался. Как, впрочем, и побратимы. Конечно же, оба понимали, что все прихлебатели молодого вождя считали их выскочками, а некоторые — тот же Аракча — так просто-напросто ненавидели. Хотя чего ему злиться-то? Если разобраться — так ведь сам и виноват в том, что слетел со своей должности.

— Только у нас закончилось хмельное, — предупредил Баурджин. — Хорошо бы разжиться им у верховного хана.

— Хм… — Жорпыгыл, скривившись, махнул рукой. — Что ж, так и быть — подошли своего человечка. Только одного — не надо устраивать столпотворений.

Баурджин подивился было, откуда Жорпыгыл знает такое слово — «столпотворение», а потом сам же над собою и посмеялся. Ну как — откуда? Он же христианин, этот Жорпыгыл Крыса, как и все в роду старика Олонга.

За хмельным Баурджин послал самого разговорчивого (а заодно и малопьющего) — Гамильдэ-Ичена. Ждать его пришлось долго — ну да времени зря не теряли: натаскали хвороста, распалили в юрте очаг до жары, так, что многие разделись до пояса и блестели бронзовой кожей. Нажарили на угольях мяса, сварили в котле похлёбку — естественно, тоже мясную, — приготовили плошки… Ну, где там этот чёртов умник Гамильдэ-Ичен? За смертью только и посылать.

Нет, вроде идёт кто-то!

Все собравшиеся заинтересованно повернулись ко входу в юрту. Откинув полог, вошёл долгожданный Гамильдэ-Ичен с двумя парами бурдюков.

И все радостно завопили:

— О!!!

Да уж, что-что, а выпить этот народ любил! А кто не любит?

Розлив взял в свои руки хитрец Гаарча:

— А ну, братва, подставляй плошки!

Наливал, гад, по-разному: кому полную плошку, кому — половинку, а кому так и вообще на самом дне. Десятникам, естественно, наплескал полностью — ну, ещё бы! А вот малолетних «сусликов» обделил — а те и не возмущались, боялись, не привыкли ещё к воинской жизни. Гамильдэ-Ичен скромненько жался к выходу — что вообще-то было на него не похоже.

— Эй, — оглянувшись, крикнул ему Баурджин. — Ты что там трёшься, как неродной? А ну, иди сюда!

Гамильдэ-Ичен нерешительно подошёл ближе:

— Господин, могу я поговорить с тобою наедине?

— Наедине? — Баурджин пожал плечами. — Что ж, изволь. Сейчас выйду.

— И с господином Кэзгерулом — тоже.

Выпив пару плошек медовой бражки, побратимы вышли на улицу. Вдоль всего озера горели красные огоньки костров. Над головою, в чёрной пелене небес, загадочно мерцали звезды.

— Ну? — Парни уставились на Гамильдэ-Ичена. — Что ты хотел нам сказать?

— Я только что видел твой пропавший пояс, уважаемый Кэзгерул!

Пьянство не считалось зазорным, напротив, это был вопрос чести. Монголы видели в этом проявление мужества.

Горы Хангай, конечно, не так уж и высоки, но всё же это были горы, преодоление которых, особенно сейчас, зимою, представляло собой определённую трудность. Заснеженные перевалы, обледенелые тропки, ведущие по самому краю пропасти, — всё это сковывало движение войска, да-да, именно войска, ибо спаянные совместной охотой найманские племена под руководством своего хана шли сейчас в земли кераитов на помощь лукавому Эрхе-Хара. Инанч-Бильгэ, верховный правитель найманов, само собой, преследовал в этом походе свои интересы — кераиты были для него неудобными соседями, вечно спорили из-за горных пастбищ, нападали на найманские кочевья, и пограничные стычки, спровоцированные обеими сторонами, вовсе не были редкостью. Инанч-Бильгэ понимал, что Эрхе-Хара, став кераитским правителем вместо своего старшего престарелого братца Тогрула, вряд ли окажется лучше и вряд ли вспомнит о том, кто привёл его к власти. Однако найманские воины уже очень скоро займут пастбища кераитов… а вот уйдут ли потом обратно — большой вопрос.

Примерно так прикидывал для себя Баурджин, ехавший во главе своего десятка по горным теснинам. Кэзгерул, правда, заметил, что к кераитам запросто можно добраться и более удобным путём, долиной, что лежала меж Хангайским хребтом и Алтаем, собственно, именно там и находились кераитские пастбища. Но Инанч-Бильгэ и Эрхе-Хара, как видно, решили поступить куда как хитрее. Ведь горные тропы вели ещё и на север — к полноводным рекам Селенге и Орхону, в земли меркитов. Наверняка по всей найманской степи, по всем предгорьям был пущен слух, будто именно против меркитов и был организован поход. И кераитские лазутчики — а такие, несомненно, имелись — докладывали своим вождям, что найманское войско идёт на север, в Хангайские горы. А найманы вовсе и не собирались туда идти! То есть как раз собирались — дойти до чёрной скалы Эхтонгой, а уж от неё резко повернуть к югу.

Правда, это все были догадки, коими тешили себя в пути побратимы, простые же воины, как водится, покуда не знали ничего. Для них это был просто очередной военный поход, поход за добычей — а куда? Да не все ли равно? К меркитам, кераитам, монголам… Напасть! Свалиться как снег на голову. Вырубить воинов, захватить тучные стада и чернооких красавиц! Эх, каждый — каждый! — может вернуться домой богачом, да ещё и с двумя-тремя жёнами! Это ли не праздник? Правда, до него можно и не дожить, но это уж у кого какая судьба! А если воин искренне молится Иисусу Христу и Христородице и так же искренне приносит жертвы небесному богу Тэнгри, как и всем прочим известным ему богам, — да разве ж они обидятся? Не помогут?