Андрей Посняков - Орда (Тетралогия)

— Какие ваши годы, — хохотнул Баурджин. — Зато как гулять будем! Как бы непременно сказал мой приятель Боорчу, если был хотя бы самую малость знаком с творчеством замечательного поэта Твардовского:

На найманском наречии стихи, конечно, звучали совсем не так, как по-русски. Но всё же — звучали!

Несколько южнее от кочевья Баурджина-нойона, в солончаках Сангийндалан, пошедший к вечеру дождь — осенний и нудный — поливал двух рабов, уныло месивших босыми ногами конский и коровий навоз пополам с соломой.

— Побыстрей-то не можешь двигаться? — глухо осведомился один, тощий и какой-то облезлый, похожий на высохший болотный тростник. — Если к ночи не сделаем норму — хозяин будет нас бить.

— На себя-то посмотри, Гаарча! — с невесёлой усмешкой отозвался второй, щекастый коротышка. — Ведь еле двигаешься! Все из-за тебя… Не надо было воровать тогда пояс! Где теперь мы… и где Хульдэ? Ах, Хульдэ…

— Ну-ну, размечтался, Хуридэн-гуай, — издевательски захохотал Гаарча. — Чем мечтать, давай-ка лучше меси побыстрее!

Хуридэн вздохнул:

— И куда только спешит наш хозяин?

— Видать, хочет завершить все хозяйственные дела до приезда нового хана. Да-да, что ты смотришь? У татар теперь будет новый хан — ставленник Темучина!

— Может, и нас тогда освободят?

— Может… А может, и нет — что за дело до нас татарскому хану?

— Уж точно — никакого. Давай-ка лучше месить.

— Давай.

Уныло моросил дождь, под ногами парней хлюпал навоз, смешанный с сеном и грязью, и клонившийся к вечеру день был беспросветно тусклым и серым.

А по степи, пригнувшись к гривам коней, радостно перекрикиваясь, мчались в татарские кочевья нарядно одетые всадники — новый хан с друзьями и телохранителями. Кэзгерул Красный Пояс, его побратим Баурджин-нойон, Гамильдэ-Ичен и здоровяки Кооршак с Юмалом. Гамильдэ всё тянуло поговорить, и он подгонял коня то к Кооршаку, то к Юмалу, парни дружно отмахивались и, беззлобно смеясь, обзывали чересчур навязчивого побратима пустоглазою сойкой. Вечерело. Сквозь разрывы дождевых туч пробивалось красное закатное солнце.

О, если б я мог, как живительная вода,

Быть жаждущим людям полезным

И нужным всегда!

Преследователи не отставали, неслись по поросшей пожухлой травой палево-серой долине, узким языком врезающейся в лесистые сопки. На одну из таких сопок и взбирались сейчас беглецы, ведя притомившихся коней под уздцы — слишком уж крут был подъем. Кроме густых зарослей лиственницы и редких кедров, на окружавших долину сопках нередко встречались рощицы роняющих золотую листву берёз, живо напомнивших одному из беглецов — Баурджину — далёкую родину, потерянную, наверное, навсегда. Впрочем, сейчас не было времени предаваться ностальгическим воспоминаниям — пересев на заводных коней, преследователи неумолимо приближались.

Если б дело происходило не в монгольских сопках, если б эти всадники были не кочевниками, а, скажем, какими-нибудь западноевропейскими рыцарями или дружинниками из русских княжеств, тогда была бы надежда спрятаться, переждать, уйти, запутав следы… Баурджин невольно вздохнул — с кочевниками (без разницы с кем — монголами, тайджиутами, найманами, кераитами, меркитами и прочими) такие штуки не проходили. Редкостной наблюдательности были люди, что и понятно, иначе просто невозможно выжить, занимаясь охотой и скотоводством. Раззяв здесь не было…

— Шестеро, — затаившись за лиственницей, тихо произнёс напарник Баурджина — Гамильдэ-Ичен, юноша лет восемнадцати — темноволосый, смуглый, с большими серо-голубыми глазами, чуть вытянутыми к вискам. Правая рука и плечо Гамильдэ-Ичена стягивала тугая повязка с проступавшими кое-где бурыми пятнами крови, длинный и слишком просторный для тощего парня халат-дээл, явно с чужого плеча, подпоясанный простой верёвкой, топорщился на спине смешными складками, словно задубевшая шкура.

— Всего шестеро, Баурджин-нойон! — Парнишка наморщил нос. — Может быть, мы всё же сумеем с ними справиться? Смотри-ка, остановились… Ищут следы.

— Найдут, — задумчиво отозвался Баурджин — высокий и, как видно, сильный молодой человек, года на три постарше своего спутника, широкоплечий, с зеленовато-карими глазами и волосами светлыми, как выгоревшая на солнце степная трава. Не очень-то он походил на типичного монгола или меркита, хотя средь кочевых племён встречались всякие — были и рыжие, и светловолосые.

— Что-то долго ищут. — Гамильдэ-Ичен перевёл взгляд на Баурджина. — Нойон! Умоляю, давай нападём! Захватим трофеи — хотя бы лук и стрелы, ох, они бы уж нам пригодились, клянусь Христородицей!

Христородицей…

Баурджин усмехнулся. Найманы, к которым относились оба беглеца, верили в Иисуса Христа — и подобных им было достаточно по всей Монголии, от Халкин-Гола до Алтайских гор. Найманы, кераиты, часть меркитов и прочих молились Иисусу Христу и Христородице — именно так называли Деву Марию последователи опального ересиарха Нестория. Впрочем, о Нестории все эти племена вряд ли помнили.

— Да, пригодились бы, — согласно кивнул Баурджин. — Только эти шестеро — всего лишь передовой отряд погони. Разведка.

— И что? — Гамильдэ-Ичен воинственно сверкнул глазами. — У нас что, есть какой-то другой выход, кроме как немедленно напасть? Ведь ты же сам сказал, что рано или поздно они нас всё равно найдут. Игдорж Собака далеко не дурак. Да и Кара-Мерген тоже.

— Напасть… — тихо передразнил молодой нойон. Нойон — князь! — он и одет был по-другому, нежели юноша, хотя и не по-княжески, конечно, но всё же — голубой, с белой оторочкой дээл из тёплой овечьей шерсти, правда, оборванный снизу, но на то уж были свои причины, белые войлочные сапоги-гуталы — с загнутыми вверх носами, удобные и лёгкие, узкие шерстяные штаны, жёлтый шёлковый пояс, была и шапка да вот слетела ещё в долине — ну и чёрт с ней! Всем пригож Баурджин-нойон, чем не князь? Вот только оружия — один кинжал, не очень-то против шестерых разбежишься. Хотя, если подумать, Гамильдэ прав, со всех сторон прав — если нет возможности укрыться, то лучшая защита — нападение. Вот только обмозговать все надо как можно быстрее.

Баурджин пристально взглянул на замешкавшихся преследователей. Судя по всему, не охотники — пастухи ишь как сторонятся леса. Видать, не меркиты. Ага… Боитесь-таки леса, парни!