Леонид Резников - Али-баба и тридцать девять плюс один разбойников

– О, я хорошо вас понимаю! Так это все-таки были ваши рабы?

– Да, мои! И что в этом такого?

– Разумеется, ничего. Только вот… – Халим подергал пальцем кончик носа.

– Что?

– Совсем недавно в город вернулся человек, маленький такой человек, человечек, можно сказать. И вот он рассказал одну весьма любопытную историю, как караван, ведший рабов, был разграблен. Ну, не совсем, конечно, так, мелочь – были захвачены девчонка, старик и его внук. Остальным рабам удалось бежать. Вы ничего об этом не знаете?

– Да откуда же я могу знать! – развел руками Мансур, выдавив на лицо натянутую неправдоподобную улыбку. – О, несчастный караван! Это, наверное, опять «Коршуны пустыни» зверствуют, чтоб им исчихаться на том свете!

– Ай-яй, плохо у вас с памятью, совсем плохо, – покачал головой Халим, цокнув языком с досады.

– На что вы намекаете?

– Да вот, табиб у меня хороший есть, искусный табиб. Тахир зовут, не слыхали?

Мансур заметно побледнел, что не укрылось от пристального взгляда Главного соглядатая, и тот криво усмехнулся. Тахиром звали одного из палачей. И еще Тахир был славен умением развязывать самые запутанные узлы на языках. Поговаривали, у него начинали говорить даже немые, и кому, как не Мансуру было знать об этом.

– Мой дорогой Халим, – тут же пошел на попятную Мансур. – Не будем горячиться, хорошо?

– Хорошо, – согласился тот. – Горячность вредна в любых начинаниях.

– Этот мешок, – тяжко вздохнул Мансур, – он здесь.

– Я знаю. Можете даже убрать с него подушки, чтобы он не задохнулся ненароком.

– Ха-ха, а вы шутник, – через силу рассмеялся Мансур, хотя ему было совершенно не до смеха. – Я специально решил проверить, заметите ли вы, где я его прячу.

– Я заметил.

– Да, глаз у вас острый! – деланно восхитился Мансур и под нос себе добавил: – Чтоб тебе его где-нибудь в подворотне выкололи, собака эмирская!

– Давайте уже оставим любезности, уважаемый Мансур, и перейдем к делу.

– Да-да, не будем тянуть вола за… ну вы понимаете.

– Понимаю, дело неблагодарное и опасное.

– Вот именно, – хмурясь, согласился с Халимом Мансур – что это: намек или угроза? – Значит, я даю вам пятьдесят золотых…

– Вы смеетесь надо мной? – у Халима дернулась щека.

– Как можно! Я хотел сказать сто, – быстро поправился Мансур.

– Я иду предупредить Тахира, что у него скоро появится срочная работа.

– Двести, я даю вам двести монет!

– Четыреста, и ни монетой меньше, – спокойно ответил Халим, останавливаясь у самых дверей.

– Вы меня живьем режете!

– А вы знаете, каково это? – уточнил Халим, прищурив левый глаз.

– Я согласен, – плечи Мансура опустились.

– И еще двести!

– Да вы что? – схватился за голову Мансур.

– Ай-яй, как вы могли подумать такое обо мне. Это не мне, а Начальнику стражи. И еще тому, кто знает больше нас обо всем этом деле. Помните, я говорил о таком ма-аленьком человечке? Но если вы не согласны…

– Этому оборванцу, который донес на меня? Ему ничего не дам!

– У оборванцев очень длинный язык. Очень. Вы коровий видели? Так вот у него в два раза длиннее, – Халим, склонив голову к плечу, выжидающе уставился на Мансура.

– А-а, согласен, согласен.

– Хорошо! С вас шестьсот золотых, уважаемый, и покончим с этим.

– Ох! – Мансура качнуло, он схватился за сердце, хватая ртом воздух. Халим невозмутимо ждал, постукивая кончиками пальцев по рукоятке кинжала, заткнутого за пояс, когда закончится этот цирк.

Видя, что Халима ничем не пронять, Мансуру не осталось ничего другого, как вытащить из-под подушек мешок и отсчитать шестьсот монет. Делал он это нарочито медленно, доставая по одной монетке и складывая их в столбики по десять монет. Каждый столбик он любовно поправлял, выравнивая монетки. Халим терпеливо ждал. Мансур все больше надувался.

– Вот ваши деньги! – наконец произнес Мансур, отодвигаясь от шестидесяти столбиков. – Забирайте и оставьте меня, бездушный вы человек.

– Ну почему же бездушный? – Халим вытащил, видимо, заранее заготовленные мошны, в каждую из которых помещалось по двести золотых и, пройдя к разложенным на полу монетам, принялся их складывать в мешочки. – Я очень даже душевный и добрый человек. Ведь я пошел не к эмиру, а к вам, почтеннейший.

Мансур только поморщился.

– Ну вот, все разрешилось как нельзя лучше, – Халим завязал мешочки, приторочил два из них к своему поясу по одному с каждой стороны и, прикрыв их халатом, направился к дверям. Другой он нес в руке, подбрасывая его.

– Гнусный шакал, – тихо проговорил ему вслед Мансур, в бессильной злобе прикусывая угол подушки, – змея паршивая, верблюд облезлый!

– Что вы сказали? – обернулся к нему Халим.

– Я сказал: заходите еще, уважаемый Халим. Всегда рад вас видеть, – чуть склонил голову Мансур и опять добавил полушепотом: – Чтоб ты сдох, ишак проклятый!

– Обязательно воспользуюсь вашим предложением. Я думаю, у меня еще появится для этого повод, – ответил Халим и вышел.

Дверь за ним закрылась.

– Ы-ы-ы! – Мансур упал на подушки и заколотил по ним кулаками. – Ох, я несчастный! Ну, погоди, Халим, еще сочтемся! Я тебе все припомню… Слуга!

Сбоку от Мансура тут же возник слуга, застыв в поклоне.

– Слушаю, мой господин?

– Вы нашли мою драгоценную табакерку?

– Ищем, мой господин, – еще ниже склонился слуга.

– Повешу, четвертую, посажу на кол! – окончательно разбушевался Мансур, срывая злость на ни в чем не повинном слуге. – Нет, сначала посажу на кол, а потом повешу.

– Вы так добры, мой господин, – съязвив, опять поклонился слуга.

– Пошел вон, дурак! Слышишь? Вон!

– Слушаюсь. А табакерка? Что с ней?

– О Аллах, за какие грехи ты наградил меня такими слугами? – застонал визирь, закрывая лицо ладонью. – Искать! Искать день и ночь! Моя любимая табакерка, мои деньги, – Мансур отнял ладонь от лица, схватил изрядно похудевший мешок, крепко прижав его к груди, и закачался из стороны в сторону.

Слуга, незаметно покрутив пальцем у виска, неслышно вышел вон, оставив своего хозяина наедине с его горем.

Что у Марджины слово не расходится с делом, выяснилось сразу же после обеда. Али-баба, собравшийся было вздремнуть часок-другой, развалившись на топчане под виноградником, был выведен из дремотного состояния тем, что его кто-то нещадно теребил за рубаху.

– Ну, мама, дайте поспать! – дернул плечом Али-баба и повернулся на левый бок, почесав одну ногу об другую.

– Мама? Я тебе не мама! – Марджина заправила под платок выбившуюся из-под него прядь волос и вновь принялась трясти Али-бабу. – Вставай, лежебока.

– Отвяжись, дай поспать, – огрызнулся Али-баба, не открывая глаз.

– Не отвяжусь. Вставай и пошли.