Евгений Токтаев - Скованный Прометей

— Кошки! — крикнул Контарини.

Солдаты зацепили крюками борт триеры, начали подтягивать её и вот уже родельерос бросились на приступ.

— Сантьяго!

Их было больше, чем афинян и уже через пару минут на катастроме, боевой палубе, всё было кончено. Испанцы принялись резать гребцов. Траниты и зигиты выбирались наружу между опорами катастромы и прыгали в воду, а таламитам, сидевшим в самом нижнем ряду повезло куда меньше.

— Наша! — Контарини победно вскинул окровавленный меч и хищно оскалившись, огляделся.

Вокруг развезся сущий ад, вот только роль дьволов здесь исполняли его, Джованни Контарини, единоверцы.

Грохот пушек, ружейный треск и нечеловеческий рёв, и вой. Слева по борту образовалась свалка из трёх обезлюдевших, развороченных ядрами триер. Одна из них медленно погружалась. В этот плавучий остров врезалась "Констанца" Франсиско Переа. Вода вокруг кишела людьми. Одни хватались за обломки, другие пытались отплыть в сторону, рискуя попасть под удары вёсел других кораблей. Захлёбываясь, просили помощи, извергали проклятия.

Чёрный дым повсюду, дышать нечем. Джованни закашлялся, на какой-то миг даже потерял ориентацию в пространстве.

— Сударь, — обратился к капитану кормчий, — нам надо оттолкнуть этот труп.

— Да-да, — опомнился Контарини и принялся раздавать распоряжения.

Мёртвую триеру отпихнули. "Вера" лишилась трети вёсел по правому борту. Пришлось освободить от работы столько же гребцов и по левому, чтобы идти ровно.

Куда двигаться? Вперёд или назад? Лучше, наверное, вперёд. Галера только начала набирать ход, когда раздался чей-то вопль:

— Справа!

Контарини повернулся и сжал зубы — "Немезида", про которую он совсем забыл, описала круг и возвращалась. Не просто возвращалась — целилась прямо в середину борта "Веры". И уже набрала скорость.

— Дьявол… — процедил Контарини.

Нестройный залп из аркебуз уже не мог остановить врага.

Удар вышел намного сильнее, чем при предыдущем столкновении. Вновь затрещало дерево. Таран "Немезиды" вонзился в брюхо галеры на всю свою длину. В трюм ворвалось море. Контарини упал, прокусил губу и в бессильной злобе заскрипел зубами.

— Джованни! — раздался чей-то крик. Голос знакомый, — Джованни Батиста! Ты жив там ещё?

Контарини поднялся на колени, нашарил меч, который выронил при ударе. Вовремя. На него с рычанием прыгнул какой-то проворный грек и печень капитана едва не познакомилась с его копьём. Контарини откатился в сторону и лёжа сделал выпад в живот противнику. Тот вцепился в клинок и согнулся пополам. Капитан с усилием вырвал меч. Поднялся.

— Джованни!

"Кто там орёт? Некогда мне".

Во рту солоно от крови.

Эпибаты "Немезиды" отчаянно отбивались от родельерос, не пуская их на свой корабль. Им удалось его отстоять. Гребцы триеры поспешно отработали назад, и она освободила бивень.

Греков можно расстрелять, но Контарини вдруг понял, что смерти этих храбрых людей не хочет. Это ведь не бой, а бойня. Силы оказались явно не равны.

Джованни разглядел воина в дорогом доспехе у рулевых вёсел триеры. Похоже, он там командовал.

"Удачливый ты парень. Давай, беги, спасайся".

Убраться совсем безнаказанно грекам всё же не удалось. Крепление тарана не выдержало удара, открылась течь.

— Контарини!

Да кто же это всё-таки там орёт?

Орал Хуан де Риваденейра. Его "Тирана" ткнулась обрубком шпирона в корму "Веры".

— Тёзка, ты как нельзя кстати. Снимай моих, я, кажется, тону.

— Джованни, ты охренел? Как ты мог так тупо подставиться? Это же всё одно, что от детского кораблика в луже огрести! Я троих на дно отправил, а у моих ни царапины. Да и как я тебя заберу? Где у меня место?

— Хуан, ты предлагаешь нам тут сдохнуть? — спокойным тоном поинтересовался Контарини.

Риваденейра дёрнул щекой.

— Давайте. Тьфу на тебя, Джовании, сейчас по твоей милости, как селёдка в бочке будем.

Покидая борт тонущей "Веры", Контарини подумал:

"Мадонна, пушки… Каэтани меня убьёт…"

Онорато был слишком занят, чтобы ещё о потерянных пушках горевать. Потом наверняка, но не сейчас. Сейчас не протянуть бы ноги.

"Падрону" афиняне облепили, как псы медведя. Он им хребты ломает одному за другим. Лапой двинул — кишки вон. Пёс давай визжать, а на его место двое других.

Прямо по курсу медленно тонул изуродованный "Парал", но добраться до него Каэтани не смог — афиняне закрыли от него теориду и защищали её, как одержимые.

Пушки "Падроны" молчали. Каэтани приказал артиллеристам убраться из-под рамбата, там сейчас кипела рукопашная. Эпибаты лезли с двух триер.

Грек, что налетел на Фёдора оказался очень сложным противником. Его копьё сломалось в свалке, но он не отступил, умело прикрывался щитом и пытался ткнуть бывшего подьячего обломком в лицо. Обломок удачно оказался острым. Для грека удачно, само собой. Фёдор едва поспевал отбиваться. Но это не поединок один на один. Рядом дрался Ктибор. Доппельзольднер орудовал двуручником, будто коротким копьём. Перехватывал левой рукой за рикассо, бил врага длинной рукоятью, цеплял края щитов здоровенной гардой. Он и помог раскрыть проворного грека, и Фёдор рубанул его наискось через грудь. Тот упал, но не умер. Толстый многослойный высоленный лён неожиданно смог остановить саблю.

— Ах ты…

Добил упавшего Ян Жатецкий, а подьячий уже схватился с очередным греком.

Каэтани тоже бился на рамбате в первых рядах. Не дело командующему лезть в самое пекло, но он полез. Потому что был уверен — доспехи у него отличные, уберегут. А он, встав впереди, глядишь сбережёт ещё чью-то жизнь. Ясно ведь — первым делом будут его бить.

Левая рука совсем онемела. Там, наверное, сплошной синяк. Да наплевать, целы бы кости остались. Онорато дрался без щита и отбивал удары левой латной рукой.

Перед глазами какое-то полуразмытое пёстрое пятно. Движется. Замахивается.

Удар. Звон в ушах. Пульсирующая боль в руке отдаётся по всему телу, кузнечным молотом бьёт по голове. А на ней это дурацкое ведро. Хорошо гудит… Хорошее ведро. Если бы не оно, уже десять раз бы ноги протянул.

"Ещё хочешь? Ну, давай".

Снова удар. Снова боль.

— Н-на!

Меч врезается во что-то твёрдое, гнётся, но не ломается. Хороший меч. Демарат цокал языком и приговаривал: "Халибское железо. Дорогое. Лучше лаконского, лучше лидийского".

"Да… Знал бы ты, коринфянин, насколько лучше. Ну, может узнаешь ещё".

— Н-на!

Клинок ныряет в податливую плоть.

"Что же ты, парень, какой нерасторопный? Так медленно двигаться нельзя, от этого умирают. Ты ведь умер? Наверное, ты просто очень устал… Наверное… Я тоже устал. Но ещё не умер. И не умру. Я вас всех тут переживу".

Перед глазами возник очередной афинянин. Какой гладкий щит у него, ни царапины. Совсем новый.