Василий Панфилов - Отрочество

– За мужчин я поняла и даже согласна, – серьёзно кивнула девочка, – но почему без мине?

– Доча! – мать присела перед ней, – ты таки подумай серьёзно, што ты хотишь? Ты или девочка, и тибе таки немножечко оберегают от тревог, или испытанный боевой товарищ с не совсем теми взглядами, которых ты хотишь!

– А сразу всё нельзя? Штобы девочка, но и товарищ?

– Я тебе вот шо… – Песса Израилевна поперхнулась материнским нравоучением, – нда… Даже и не знаю, доча!

— Становой! Становой приехал! — орать Кузьмёныш начал издали, раззевая тонкогубый лягушачий рот во всю щербатую ширь, и споро перебирая кривыми рахитичными ногами по пыльной дороге, – Там… становой… и…

— Ну! — рявкнул на него мигом взъерошившийся староста, у которого даже плечи враз стали ширше, закаменев покатыми валунами, – Говори!

Он шагнул вперёд, будто заслоняя собой прочих от неведомой, но несомненной опасности в лице заезжих господ.

– Становой! – выдохнул восьмилетний Кузьмёныш, добежав наконец, и чуть не ткнувшись в старосту, – С земскими!

Мальчишка согнулся в поясе, уперевшись руками в бёдра и задрав голову кверху. Луп-луп голубенькими напуганными глазками… Тьфу ты, даже и подзатыльник такому не дашь! С единой оплеушины на тот свет могёт. И как только душа держится в несуразном тельце?

— В Бога душу… — заругался один из мужиков, сжав древко косы до побеления сильных пальцев, и чуть не до деревяшечного хруста. В иное время ему непременно высказали бы за божбу всяково, но — начальство! В селе! Тут и святой забожится-то, не то што мы, грешники. Многоопытные мужики за всю свою жизнь натвёрдо усвоили, што начальство, оно не к добру. Либо тяготы новые християнам придумали, либо в солдатчину набор, либо иная какая гадость. Известное дело – чиновники! Уу, семя крапивное!

– Точно?! – староста склонился над заробевшим Кузьмёнышем, глядя на него вмиг посуровевшими глазами громовержца. Истукан каменный!

— Агась! -- мальчишка закивал быстро-быстро, мотыляя тонкой шеей с несуразно большой головёнкой, – Мине бабка Лукерья вот так к себе пальцем, потом за ухо хвать! Больно! Вывернула ишшо так… А!? И в ухо всё што надо и наговорила! Земские с ним, но она не разобрала, хто такие, и писарь волостной.

– Ишшо и писарь! – заполошно ахнули среди баб, – Не иначе война, рази посреди лета вот этак! В солдатчину никак брать будут, а у мине Феденька в возраст вошёл, только обженить собрались!

Баба напугано закусила платок, а в её рано выцветших серых глазах начала проступать нешуточная паника, заражая прочих.

– Как же, Феденька… – всхлипнула она, из последних усилий сдерживая вой.

– Цыц, дуры! – староста гневно насупил брови, и мужики повинных баб поспешили навести порядок, щедро раздавая затрещины и ругая супружниц – кто вполголоса, а кто и на всю ивановскую. По характеру!

Какая там косьба опосля таково?! Известное дело, летом один день год кормит, но вот же – приехала беда, откуда не ждали. Начальство! Известное дело, не с хорошими же они вестями?! Какая теперя работа, какое што? Беда пришла, беда!

Собрав струменты, християне пошли до села, сбившись пчелиным роем. В кудлатых головах зрели самые дикие идеи и предположения, потому как известное дело – баре! Чево от них хорошево когда было? Ась? То-то!

До начальства народ дошёл мрачный и взбудораженный донельзя. Воинственный, ощетинившийся сельскохозяйственными орудиями. Фаланга! Во времена былые – сила…

… а потом коллективная память шепнула на ушко про солдат с ружьями, да про пушки картечью прямой наводкой. Куда там коса против пушек!

Приблизившись, християне растеряли добрую половину запала, замедлили ход и начали сдёргивать шапки, нестройно приветствуя незваных гостей. Тех, которые много хужей татарина! Татаре-то, они когда ишшо были! Да и были ли? А иго, так вот оно! Петербуржское. Барское!

– Здрав…

– … барин…

– … милость…

Лица деревянные, чисто идолы колодные, единым топором из пней дубовых вырубленные. Шапки в руках, спины склонены покорно, а вот глаза неправильные – настороженные. Не решили ишшо, скрипеть зубами до самых дёсен и склоняться перед силой, которая солому, аль бунт, и гори тогда вся округа огнями!

– Чево пожаловали-то, господа хорошие? – осторожно осведомился староста, выйдя вперёд, и чувствуя спиной молчаливую поддержку односельчан, – Оно как бы и тово, рановато с податями.

– Без тебя умные люди разберутся, смерд! – рослый, брюхастый становой растрясся с похмелья, да печёночные колики донимают, а от тово сильно не в духе. Гневен!

– Позвольте, Карл Иосифович? – земский чин вышел вперёд, сверкая близоруко пенсне в золотой оправе, отчево у многоопытных мужиков ажно зубы заныли. Известное дело, пинсне! Да ишшо и в золото оправлено.

Как для дохтура, так стёклышки такие первое дело. Учился, значица, без всяких, ажно глаза попортил. А как у стрекулиста [33] Имеет сразу три значения, сплетённых меж собой: мелкий чиновник, бумагомаратель, проныра. каково, так жди беды! Душу вынет, и чужую вложит, за всё по закону ихнему выйдет, без оглядки на нашенский покон.

А тут ишшо и золотое, то бишь матёрущий стрекулист, такой хуже шатуна. Шатун-то, он што, ежели в сравнении? А такой, в пинсне, не одного-двух мужичков задерёт, а всю округу по миру пустить могёт! И на рогатину таково не моги, н-да…

– Прибыли мы для устройства у вас образовательного учреждения, сиречь четырёхклассного сельского училища… – начал стрекулист, отставив назад правую ногу в дорогущем ботиночке, и заложив руку за отворот сюртука.

– Чисто паук, – шепнула одна баба другой, выглядывая у мужа из подмышки, – лядащий такой, што сдыхоть как есть! Ручки-ножки тонкие, а пузо такое, што будто кровушки насосался досыта. – Агась! – ответствовала товарка, – Косиножка как есть! А губёшки-то, губёшки! С синцой. Верно ты, Марфа, сказала – сдыхоть какая-то к нам пожаловала, чистый упырь, не дай Бог таково приснить! От таково не жди добра.

– Чево? – вытянув шею, переспросил староста, дождавшись окончания речи, – вы бы тово… этово, господин хороший, по-русски бы с нами, потому как по-господски не разумеем. Словеса некоторые вроде как и по-русски, а вместях как бы и не по нашенски.

– Вот же… – господин из земства растерянно оглянулся на станового.

– Бунтовать!? – выступил тот вперёд, радуясь возможности выплеснуть плохое настроение, – Вы чего удумали? Против властей идти, смерды?!

Да ни в жизнь, твоё благородие! – староста оглянулся на сельчан, сдвинувшихся ишшо плотней, – Вот те крест! Ты ба нам простыми словесами растолковал, а то мы люди неучёные, таких слов-то и не знаем!

Староста привычно валял дурака, потому как чево ж не разобрать-то? Уж про училище-то он всё понял!