Василий Панфилов - Отрочество

Дядя Фима сочится жиром, искренним гостеприимством, жизнелюбием и неутолимым любопытством. Немножечко проехавшись по ушам Мишке всяким интересным, он начал интересоваться впопеременку за нас и за Одессу.

— Ой вэй, -- жирно вздыхая и не прекращая вкусно жевать, печалился он, выбрав для исповеди почему-то Мишку, – ты бы знал, как я скучаю за Одессу! Такой город, такой город! Во сне иногда вижу. Хотя чего это я, ты и без мине понимаешь, да? Ведь скажи, невозможно ведь не влюбится в эти улочки, в каштаны и акации… а?! А воздух? Чистый же кислород на меду! Я его как в детстве вздохнул…

Дядя Фима начал показывать, как он вдыхал воздух. Жирная его грудь под шёлковой рубашкой заколыхалась совершенно гипнотически. По остекленевшим глазам Мишки, мерно жующево всё, што ему подсовывает Бляйшман, я понял – брат в надёжных руках. Из-за стола он вылезет большим патриотом Одессы, и немножечко колобком с трескающимися штанами.

– … да што ты говоришь!? – тётя Эстер всплёскивает полными руками, слушая Саньку, – Вот так вот триста рубелей одним чеком? Сам Маразли!? Как жаль, шо у нас только Ёсик, и он всё-таки мужчина! Была бы девочка хоть чуть-чуть твоих лет, ты бы ушёл отсюда женатым!

И смеётся! Санька тоже улыбается во все белоснежные двадцать восемь. Смешно! А я таки понимаю, шо ни разу и не шутка, и што если бы да, то так оно и вышло.

– Как дела у Ёсика? – сбиваю я матримониальные планы тёти Эстер, штоб она была таки здорова и думала не о женитьбе нас.

– Ой! – и снова руками – плесь! – Ты тоже за нево скучаешь? Он мине тогда все уши продолбил! Ну да два умных человека завсегда найдут общие интересы, даже если один из них не иудей! Песя! А ты чево как неродная? Кушай! А то худенькая такая, шо глазам смотреть больно!

– Так да! – согласился дядя Фима, нежно глядя на супругу заплывшими карими глазками, – красивой женщины должно быть много, и ещё чуть-чуть немножечко!

– Ой, ну ты скажешь! – женщина кокетливо треснула супруга облизанной серебряной ложкой по руке, – Да ещё и при детях!

– Да! – переключилась она на мине, – У Ёсика всё нормально, и местами даже немножечко хорошо. Он сейчас пока в Англии по гостям, потому как нужно налаживать связи и немножечко политику!

– Хорошо, когда всё хорошо, – кивнул я, – главное вовремя остановиться и понять, што ж ему всё-таки важнее – связи, или таки политика?

– Таки да! – закивала та, – ты понимаешь! А Ёся такой азартный, такой азартный, шо немножечко ой-вэй! Песя, а што там у Кацев? Да? Да ты шо?!

– … а потом она мине такая – крестить! – делилась Фира переживаниями, – Вот так вот, мелко-мелко!

Крестить никого она не стала, а просто развела чуть-чуть пальцы.

– Гадость какая! – отозвалась тётя Эстер, – Ой, мальчики, я не о вашем христианстве!

– Да мы поняли, – отозвался я за всех, несколько иррационально покоробленный. Сам ведь ту паломницу ух как… но то я, мине можно! А когда жидовка тоже самое, то она как бы и нападки с обидками!

– … а потом, – продолжила Фира, кругля и без того большущие глаза, – Жидовка? Крестись! И про грехи предков.

– И эти люди учат нас за жизнь, – осуждающе покачал головой дядя Фима, отчево шевельнулись все его подбородки.

– Кто умеет, тот делает, – вспомнилось мине, – кто не умеет – учит [35] Бернард Шоу. !

– Какой умный мальчик! – умилилась хозяйка дома, – Фирочка, а ты шо такая неаппетитная? Кушай, деточка, кушай!

Накушать удалось всех нас, кроме Фиры, блюдущую себя и талию. Выползли еле-еле, оставив тётю Песю на поговорить с хозяйкой за одесских знакомых.

Чует моя чуйка, шо после такой поездки Песса Израилевна станет таки настоящей восточной женщиной – очень толстой и очень липкой! Потому как стол хоть и унесли, но принесли заново, и такой себе сладкий, шо у мине при одном его виде заболели зубы и приключился сахарный диабет.

А мы во внутренний дворик силы выползти нашли, но на этом и всё. Я вон даже до скамеечки не дошёл, на чистенькой дорожке уселся, ноги едва под отяжелевшее брюхо подтянул.

– Ох, – чуть повернувшись рядышком, Санька заотдувался, – так поели, што как нафаршировались! Вкусно, но до дурноты!

– Скушай кусочек, деточка! – Мишка передразнил тётю Эстер, и удивительно удачно, потому как Санька даже шарахнулся от него.

– Ох, – повторил я, отсмеявшись и чуть не лопнув, – восточное гостеприимство во всей красе! Фира, золотце, как тебе удалось отстоять бастионы твоего котёночного желудка?

– Так, – она чуть смутилась, – сказала, што ты… што мне… ой, да ну тебя!

– Ну, так ну, – согласился я, не став лезть в бабское.

– Как насчёт самовыгуляться? – поинтересовался Мишка с вроде как равнодушным видом. Он уже морально подготовился к отъезду в Москву, но решил за оставшееся время увидеть как можно больше интересного, раз уж скоро назад.

– Кто за? – сам же и подымаю руку, – Единогласно! Встречаемся через пять минут.

– Какие пять минут!? – ужаснулась Фира, – Полчаса, не меньше! Другой город, другие люди! Это в Одессе за нас все всё знают, и на твои любимые штаны под босиком только плечами пожмут. А здесь они скажут то, што увидят своими глазами: к Бляйшманам приехали какие-то оборванцы! И всё, на весь Константинополь.

– Аргумент, – согласился я. – парни, поняли? В лучшее! И одеколоном навоняться не забыть!

Несмотря на запрошенные полчаса, Фира выпорхнула всего через десять минут, крутанувшись перед нами. Никакой особой разницы я не увидел, но закивал одобрительно, на што та просияла, взяв меня под руку с самым што ни на есть собственническим видом.

– Не так штобы чичероне, – предупредил я, открывая ворота, – Ёся Бляйшман провёл небольшую экскурсию, но больше засирал мне мозги своим странным, чем рассказывал о здешнем интересном.

– Ничево! – Санька жизнерадостно помахал картой, – Я ещё в Одессе запасся, в паломническом центре.

– Што-то мне подсказывает, што указаны там ни разу не кошерные ориентиры, – выразил я сомнение.

– Не смотрел пока, не… О! Да, ерундень, – брат досадливо сложил карту назад в карман.

– Ничего, язык до Киева доведёт! – подбодрил его, – Ну што, судари и сударушка? Отправляемся в экскурсию!

Закружившись по аристократическому Маалему с его деревянными особняками, выстроенными с пребольшущим вкусом, как-то незаметно дали кругаля, и оказались в бедных еврейских кварталах Хаскёя.

Улицы стали заметно уже, грязней и обшарпанней. Местами потёки, характерно попахивающие аммиаком. Да и народ тоже… попахивает. Недружелюбный народ.

– Што-то мине подсказывает, – прижимаю Фирину руку к себе чутка покрепче, шо в такие районы нужно заходить с опытными, а главное – хорошо вооружёнными экскурсоводами! Начали кружить в обратном направлении, стараясь не наступить во всякое, валяющееся на улицах, и не столкнуться с недружелюбными местными. Ишь, глазами сверкают!