Василий Панфилов - Отрочество

Другое дело, пусть растолкуют учёные господа каждое словечко, а то хвостом только махнут, и нетути их! А християне вроде как и ознакомлены, а на деле – шиш! И даже без масла.

– Школу, дурак! – взъярился становой, надуваясь объёмистым брюхом и багровея одутловатой щетинистой мордой, отчево доброй половине мужиков помстился кабанчик, которого бы и уже и пора… тово, ножичком. И обсмолить, – Школу в вашем селе откроют!

– Ва-ашь бродь! – у старосты ажно ноги подогнулись, от подтверждения самохудших мыслей, – За што нам такое?! Верой-правдой завсегда, а тут такое…

– Бунтовать?! – мясистая рука начала лапать кобуру.

– Не губите! – староста бухнулся на колени прямо в пыль, – Ну куда нам школа? Сами себя еле кормим, через два года на третий кусочничать не ходим, а тут тягло такое!

– Кретины! – становой харкнул, попав на лапоть старосты, отчего у мужика ажно волна прошла по всему телу. Эх-ма… в лесочке бы етого кабанчика встретить, никакой левольверт бы не помог! Если б подальше от деревни только, а то чево ж обчество под нехорошее подводить?!

– Ради вас умные люди ночами не спят! – ярился полицейский, – Законы умные придумывают, а вы… твари неблагодарные… Быдло как есть!

– Позвольте, – земский нерешительно тронул разъярившегося станового за рукав, – кажется мне, тут произошло некоторое недопонимание. Я попробую объяснить этим… э-э, пейзанам, всю суть их заблуждений.

– Пейзанам, – прогудело средь християнам тихохонько – так, штобы баре не услыхали, а то беды ведь не оберёшься! Ишь какие словеса гадкие! Вроде как и без матерка, а будто дерьмом облили.

– Прошу, – едко отозвался полицейский, делая шаг назад, погрозив толпе увесистым, как бы не больше головы Кузьмёныша, кулаком, – у-у, быдло!

– Господа мужики! – начал земский, – судя по всему, произошло элементарное недопонимание. Я представитель земства, зовут меня Виссарион Аполлинариевич…

«– Матёрущий…» – тоскливо подумал староста, принимая самый покорный вид, – «такой все зубы заговорит не хуже бабки-шептуньи»

– … таким образом, содержание школы никоим образом не ляжет на общину.

– И обеды? – переспросил староста угрюмо, – Вот штоб так – без денег?

– Без денег, – терпеливо, но уже с нотками раздражения, ответил земский, постукивая длинными ногтем по вытащенному золотому портсигару.

– И без записей?

– Без записей. Любой ученик обеспечивается горячими обедами за счёт благотворителя. А если оный ученик учится на отлично, показывая высокий ум и должное рвение, то по рекомендации учителя, возможна и стипендия на обучении в более высоких учебных заведений.

– При надлежащем благочестии! – добавил земский от себя, нравоучительно указав на старосту желтоватым от табака перстом.

– У нас недоимки ещё за те лета, – топчась в пыли с картузом в мозолистой руке, тоскливо предупредил староста. Всем своим мужицким нутром он чуял нешуточный подвох, но уловить ево никак не удавалось, – много, страсть!

– Недоимки ваши, равно как и имущественное положение, никоим образом не пересекаются со школьным фондом.

– Чевось?

– Не пересекаются, говорю! – земский начал терять остатки терпения.

– В селе будет выстроена школа, – начал рубить земский, – причём содержание учителя, закупку учебников и учебных пособий, а так же горячие обеды для всех учеников, берёт на себя благотворитель. Всё! Пшёл вон, скотина!

– Так бы и сразу, Виссарион Аполлинариевич, – пробурчал становой, садясь в пролетку, сильно прогнувшуюся набок, – а то ишь, залиберальничали! В кулаке их, в кулаке!

– Ох, Карл Иосифович, – с чувством отозвался земский, усаживаясь напротив, – в такие минут, при всех своих убеждениях, я начинаю понимать противников отмены крепостного права! Ну дети же, сущие дети! Куда им без отеческого пригляд?

– Быдло! – отрезал становой, пхнув кучера сапогом в спину, – Трогай!

– Чево они? – тихохонько поинтересовался Кривой Анфим, глядя в спину отъезжающим барам. – Жалеют, што из крепости нас ослобонили! – отозвался староста, сплюнув вслед и натянув картуз.

– А… – глубокомысленно протянул мужик, – а такой весь из себя поначалу, што фу ты ну ты!

– Все оне одним миром!

– Записываемся! – волостной писарь, оставленный высоким начальством, начал свою работу, усевшись за вынесенным столом со всем своим удобством, – В очередь, становись, растуды вас в качель! Имя, отцово имя, да фамилье. И по гривеннику готовьте!

– Так это, – замялся староста, опасаясь спорить с наделённым нешуточной фактической властью волостным писарем, – вроде как и тово… бесплатно! Господа сказали.

– Остолоп! – писарь брезгливо выпятил мясистую губу и оглядел мужика, как хорошая хозяйка глядит на катях, невесть каким образом оказавшийся посреди метёной избы, – А переписать вас? Официяльный документ, не шутка!

– Ну раз официяльный, – угрюмо согласился староста, нутром понимая какой-то подвох, – тогда оно и да.

– То-то, што и да, – наставительно сказал писарь, чуточку повеселевший от предчувствия лёгкого заработка, – Да распорядись, штобы поесть и выпить на опосля приготовили, да лошадь с телегой!

– Вот те и бесплатно, – сплюнул один из мужиков, подходя с зажатыми в кулаке монетами, – школы ишшо нет, а денежки уже дай!

– То ли ишшо будет! – угрюмо посулил односельчанин.

– И што за зараза нам так подкузьмила? – вслух гадал староста, – Капитан Сорви Голова… Из немцев, што ли? А мы тут при каком разе? Тьфу ты, прости Господи…

Отмывались истово, до скрипа зарозовевшей кожи, смывая въевшийся угольный чад и осевшую на теле соль, от которой обчесались, как шелудивые собаки.

— Потри-ка спину, — Мишка поворотился костлявым хребтом, – да смелей! Не жалей сил-то! Ох, красота… собственная мыльня, надо же!

— Погоди, — посулил я, водя по костомашкам мочалом, – дядя Фима грозился нас в бани турецкие отвести. Говорит, чуть ли не кусочек рая на Земле, да на все вопросы только глаза закатывает, да бровями играет.

– Живём! – отозвался Пономарёнок жизнерадостно, встав под душ, – Неужто лучше Сандунов? — А мне-то откель знать? Завтра и увидим!

Стол Бляйшманы накрыли так, што даже и скатерти не видно. Вот ей-ей, некоторые блюда даже немножечко сикось друг на дружке стоят, так сильно места не хватает!

— Шалом алейхем! — чуточку нестройно поприветствовали мы хозяев, рассаживаясь на указанные места. С прошлого года дом стал ещё богаче и ещё безвкусней. Везде, где можно наляпать алебастровой лепнины с позолотой, она уже наляпана.

– Шалом у-враха [34] Мир и благословение. ! – солидно ответил дядя Фима, раскабаневший ещё больше, как бы интересно это не звучало по отношению к иудею. В том годе у него живот нависал над поясом брюк, а теперь солидно лежит на коленях, – Садитесь, мальчики! И не надо стесняться! Егорка мине как родной племянник, из которых имеются только двоюродные, штоб они были здоровы и богаты, но немножечко отдельно от моево кошелька! А раз вы таки братья Егору, который немножечко и Шломо для моего большово сердца, то значит, и мине самую чуточку как племянники, пусть даже и названные!