Василий Панфилов - Отрочество

– Второй, – он затянулся наконец, – полиция, да не абы хто… понял? И какой вариант хужей, я даже и не знаю! Куды вляпался-то?

– Если б я знал, – задумчиво ответил Чиж, – подозреваю, што это Егоркин вляп, у него всё по-взрослому. К нему не могут, так через меня. В Одессе к нам подбирались, да не смогли.

– Ну-ка! – насторожился Котяра, – Рассказывай!

Санька сперва рассказал, а потом и нарисовал лица топтунов, и уголовник уверенно опознал корноухово.

– Полиция, – сладострастно сощурив глаза, констатировал он, – уже интересно! Говоришь, Егорка ево покалечил? Силён! И без последствий, што и вовсе интересно! Молчок! С чево бы? Тут хватать под белы рученьки за нападение на сотрудника, да… н-да…

Он задумался, присев сызнова на корточки, а Санька, чувствуя зло и приключенисто, хлопнул решительно себя по карману.

– Деньги есть! Пустить Федькиных огольцов, и пусть следят за следунами! Да ты через своих дружков што-ништо разузнаешь. А?!

– Деньги – сор, – Котяра встал, неприятно улыбаясь, – да и дружок мне Егорка, а промеж друзей принято помогать.

– Да и, – он оскалился совершенно безумно, – накрутить хвоста полиции? Работаем, Саня!

Рваные свинцовые тучи заволокли серо-стальное небо, закрывая холодное, блеклое осеннее солнце, тускло пробивавшееся через туманный воздух. Небесный свет в последний раз отразился от полированной стали паровозного бока и угас. На перроне разом потемнело и похолодало.

Порывистый ветер с запахами моря и паровозной топки, злым псом вцепился в одежду, норовя добраться до тела. Рвёт подолы платьев и сюртуков, скуля и завывая.

— Всё, маменька, прощайте, — немолодой осанистый господин с окладистой русой бородой, придерживая шляпу, расцеловывал грузную старушку, одетую с неуместной кокетливостью и изрядной безвкусицей.

– Да, да… только Витеньку ещё раз поцелую, — отозвалась та рассеянно, не выпуская руки сына, — Витя…

Долговязый парень в студенческой шинели и крохотной фуражке, еле умещающейся на коротко стриженом затылке, терпеливо снёс старушечью ласку. Только юношеские его редкие усики будто обмякли разом, да давленые алые прыщи стали ещё унылей и безнадёжней.

– Коля… – всхлипнула, распахивая объятия. Младший из внуков шагнул навстречу с самым тоскливым выражением лица, даже и не думая скрываться. Поцелуи, перемежаемые объятиями, слёзы на дряблых морщинистых щеках.

– Всё, матушка, всё! – осанистый господин решительно вырвал сына из старческих объятий, колыхнув внушительным брюхом, — Гудок уже был, слышали?

Отстраняюсь от окна с чувством неловкости, будто подглядывал в замочную скважину за чужой жизнью.

— Пишите! Пишите чаще! Витенька, Коля…

Гудок, и состав мягко тронулся, за окном поплыли пейзажи и старушка, машущая платочком с самым отчаянным выражением на заплаканном морщинистом лице, сморщившемся от неслышимых рыданий.

— Уф, – осанистый господин вошёл в купе, вытирая платком взопревший лоб, – и каждый ведь раз такая история!

– Добрый день! — платок, неловко комкаясь, отправился в нагрудный карман, шляпа приподнялась над лысеющей головой с тщательно зачёсанной, напомаженной прядью волос, плохо прикрывающую плешь, -- Филиппов, Иван Ильич! Потомственный почётный гражданин Москвы и личный дворянин. Мои сыновья – Виктор и Николай.

– Панкратов Егор Кузьмич, – привстаю я, – мещанин города Трубчевска, что в Орловской губернии, житель Москвы.

– Э-э… – потомственный почётный гражданин подвисает от явного несоответствия возраста и уверенного, взрослого поведения.

Семейство рассаживается, негромко переговариваясь. Николай, дрыщеватый узкоплечий гимназист примерно моих лет, тотчас занимает стратегическую позицию у окна, устранившись от разговора. Пейзажи за окном занимают его куда больше светской беседы со случайным попутчиком. Уткнувшись лбом в чистое стекло, он отчаянно зевает, бездумно глядя в никуда.

– А вы, простите за нескромный вопрос, – мучаясь любопытством и потея от собственной невежливости, осведомляется Иван Ильич, зачем-то поправляя манжеты, – чем занимаетесь?

– Репортёр.

– Ах, репортёр… – у Филиппова явственно отлегло от сердца, – вы уж простите, меня несколько смутил ваш юный вид при отсутствии гимназической формы. Репортёр, надо же… Как интересно! И с какими же изданиями вы сотрудничаете, если не секрет?

В глазах чистое, незамутнённое любопытство, приправленное быстро тающей неловкостью. На смену ей скоро придёт дорожная развязность, весьма частая у людей такого типа. Опыт…

– «Одесские новости», «Одесский листок», «Московский листок», «Русские ведомости».

– Как же, как же! – радуется тот, колыхая животом,– Имею честь, да-с… Солидные издания!

– В основном заметки на Османские темы, – предупреждаю я следующий вопрос, – так же фельетоны и карикатуры из жизни одесситов.

– Как же, как же! – Иван Ильич обращается уже вполне на равных, он уже решил для себя вопрос с возрастом, определив меня как «маленькую собачку». Во время болезни я изрядно вытянулся, а на лице, пусть и вполне детском, выделяются серьёзные не по возрасту глаза.

– Сигару? – панибратски предлагает он, напрочь отбросив недавнюю неловкость.

– Не курю, – отказываюсь я.

– Зря, молодой человек, очень зря! – произносит мой попутчик самым наставительным тоном, – Очень полезно для лёгких, медики рекомендуют! А я, с вашего позволения…

Он закуривает, и по купе поплыли облачка сизого, едковатого дымка.

– Для астматиков, кхе-кхе! – запоздало поясняет попутчик, щуря небольшие глаза под кустистыми бровями и морща мясистый нос-картофелину.

… – по делам наследственным, изволите ли знать! – Иван Ильич многословно рассказывает о запутанном, практически детективном, деле о наследстве.

В нём фигурируют родные и приёмные дети, кузены и кузины, двоежёнство одного из дядюшек, побег из дома с гвардейским офицером матушкиной кузины и прочее в том же духе.

« – Бразильский сериал» – отзывается подсознание, впадая в коматозное состояние. А попутчик говорит, говорит, говорит… Подробности эти излишни, но Ивана Ильича это ничуточку не смущает.

– … с трудом превеликим сыновей от учёбы отпросил! Вы и не поверите, в какие высокие эмпиреи пришлось забраться ради этого! – он явственно гордится собой, – Да-с, пришлось. Де-юре дело о наследстве не требовало личного их присутствия, зато де-факто сказалось самым положительным образом!

– Может, в картишки? – прерываю я монолог.

– Ну… – лоб моментально потеет, в глазах заплескалась опаска и недоверие.

– Не на деньги, – понимаю я заминку, – на мелкие желания. Помяукать там, погавкать, зайчика изобразить.