Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

То есть большевики-начальники, из тех кто дружит с головой, и рады бы тащить на руководящие посты контриков, да просто технически не могут. Все серьезные назначения идут через партбилет, а его с дворянскими корнями получить ничуть не проще, чем выжить на Соловках.

Лукашенко видит во мне пройдоху и радуется… сволочь! Интересно, у него самого в анкете честно вписано наследное дворянство, или "сами мы не местныя, отстали от поезда дитем малым"? Не по себе ли он равняет меня за осторожного, циничного карьериста, которому не повезло с пролетарской семьей или всепрощающим дореволюционным стажем? Не наигран ли его малороссийский суржик так же, как моя слабая тройка на сдаче экзаменов ФЗУ? И наконец, не считает ли он свое предложение чем-то по-настоящему щедрым, неотразимым, сравнимым с выигрышем миллиарда в лотерею или женитьбой на любимой дочке директора?

Ведь он так пожалуй и думает!

То есть, выбора у меня нет – от слова совсем. Я просто обязан уцепиться за предложение, если не с азартным визгом, то хотя бы с осторожным энтузиазмом. Стоит отойти хоть на шаг от образа, отказаться – зверь почует врага. Врагов в Советской Республике принято уничтожать любой ценой.

— Может тебе одного бутерброда мало? — поторопил меня легкий на помине Лукашенко.

Рвать советскую границу по снегу, да с женой – верное самоубийство, а до лета еще слишком далеко. Как бы ни хотелось отказаться, но здесь и сейчас мне придется присягнуть на верность:

— Вообще-то я готовил для администрации Электрозавода что-то типа сюрприза. Недавно мне удалось придумать серьезное устройство, способное принести стране огромный экономический эффект…

— Ну наконец-то! — искренне обрадовался моим словам Петр Петрович. — Давно бы так!

— …для доводки нужен месяц, может быть два.

Лукашенко молча разлил по стаканам остатки графина, поднял свой:

— За изобретателей! — наклонился ко мне ближе, обшарил серыми въедливыми глазами лицо. — Через две недели в нашем цеху митинг, там доложишь коллективу о внедрении сегодняшней рационализации. Речь согласуешь со мной не позже чем за три дни. Серьезное изобретение готовь до Первомаю. Я на тебя надеюсь, не подведи.

— Пить так пить! — я поднял свой стакан. Но про себя продолжил: "сказал котёнок, когда несли его топить".

— Не простит тебя твой кит, и два маленьких бобра, утка может быть простит, ведь душа ее добра, — выводит недавно разученный текст 2013 года запевальщик Ванюшка.

— И, все дружно! — я вмешиваюсь в процесс, взмахивая ложкой как дирижерской палочкой.

— Простит утка проститутка проституточка! — ревет сводный хор бригады так, что прогибается фанера перегородок.

В ответ где-то глубине общаги раздается неразборчивый мат. Там, за стенками, тоже хлещут пшеничный сок без мякоти, только под другие песни. В день Интернационала так можно.

— Ты плохой хозяин был, для животных для своих… — звонкий голос Ванюшки легко перекрывает праздничный гам трех десятков коммунаров.

Издержки эпохи; нет тут никакого звукового сопровождения для застолья, кроме как дружно драть глотку. Первое время процесс меня удивлял, затем – раздражал. На пятом году я втянулся. Выучил местные песни, припомнил свои из школы и вуза. Заодно притерпелся к антисанитарии и тесноте – не так оно и страшно после кромешного соловецкого ада. Пусть в пятисаженную, рассчитанную на шестерых каморку [63] Квадратная сажень – 4,55 квадратных метров, то есть комната – при примерно 22 квадрата. набился чуть ли не весь состав бригады, пусть обрывки газет вместо тарелок, пусть кислую вонь застарелой потины не может перебить ни "аромат" сивухи, ни густой табачный смрад, ни задувающий из окна майский ветерок, пусть назавтра придется бить вшей. Все равно весело. [64] Электрозавод заботился о своих рабочих, описанные условия очень хороши. Для контраста, выдержка из отчета об общежитии фабрики "Возрождение" (1937 год): "норма, установленная Ленсоветом на одного человека 4,25 кв. м, а в комнате 30 метров поселены 20 чел. Им даны лишь 14 коек. В общежитии нет уборных, нет умывальников".

Человек скотина социальная, каждому легче идти по жизни со своей стаей, с городом, с нацией. Трудно шаг за шагом пробивать свою колею. За метаниями по миру я и не подозревал, насколько трудно – пока кандидатская карточка ВКП(б) не растворила хитин коммунарского презрения. Теперь никто не поминает былого; ребята в бригаде просты как ситцевые трусы, если вдруг свой – то свой, без оттенков белого, если доверие, то сразу полное, до интима, мыслей, чувств. Водоворот прямодушных отношений мгновенно засосал меня в глубину советской жизни, целый месяц пролетел как счастливое беззаботное детство. Но только месяц – кошмар грядущего сработал как спасательный буй, который вытянул меня из когтей дьявольского, первобытного искушения: раствориться среди "наших", еще и еще раз отложить на будущее решение сложных взрослых вопросов.

Не миновала чаша сия и Александру. Она, как прояснила страшную судьбу родителей, большевиков стала ненавидеть еще сильнее, хотя, казалось бы, сильнее и некуда. Но перед Первомаем не удержалась. Купила соколку, [65] Трикотажная блузка со шнуровкой на груди вместо пуговиц – самый характерный предмет молодежной городской одежды 1930-х. красный гарусный беретик, юбку-клеш, и буквально навязалась на праздник вместе со мной. Так сказать, для изучения врага в естественной среде обитания. Сейчас прижимается к моему плечу, лицо чуть с зелена, но… как же охотно она смеется над незатейливыми коммунарскими шутками! И слава Богу. Я рад за нее, я вижу, как с нее сползают многие печали знания и послезнания. Ей полезно хотя бы день до вечера побыть недовзрослой советской девчонкой. Такой как все.

— Кому картошечку?! — в каморку ввалились ребята с огромным парящим бачком в руках.

На костре готовили, во дворе. В день Интернационала так можно.

— Седня без нормы! — с гордостью объявляет Семеныч. — Кто сколько сожрет!

Коммунары ответили восторженным воплем. Кричала даже Саша. Наесться от пуза не частая забава в СССР. Тем паче на столе, кроме картошки и неизменного следующего к ней постного масла, уйма норвежской селедки, маргарин, свежий белый хлеб. Фунтовый кулек соли и деревенская сметана. Царский пир!

— Наливай, за бригадира! — вокруг составленного из кроватей и досок стола понесся очередной тост.

— За бригадира! — с энтузиазмом поддерживаю я.

Тихонько подталкиваю Сашу, она послушно поднимает стакан с белесым пойлом:

— За твое здоровье, Семен!

Делает маленький глоточек, болезненно морщится, и неуклюже вонзает ложку в крупный клубень. Тугой, затянутый в желтовато-бежевый мундир бок поддается с трудом.