Павел Дмитриев - Скрепы нового мира [СИ]

Заорал в прозрачное закатное небо детское, глупое, и вместе с тем по-настоящему актуальное:

— Гитлер капут!!!

Под ногами шуршат желтые листья: осень 1932 года выдалась ранней.

— Шестая, — устало говорит Саша.

Не знаю, откуда она взяла правило считать шаги дюжинами, меня волнует только прогресс. На прошлой неделе мы начинали прогулки всего лишь с двух дюжин. Теперь… теперь можно и больше, Саша не против, да я не даю. После трех месяцев в кровати, на тонкой грани между жизнью и смертью, не стоит спешить. Поэтому я подставляю стул и усаживаю супругу отдыхать – сколько дюжин, столько и минут.

Местные уже привыкли, улыбаются, многие здороваются, а сильно поредевшие за время беспорядков туристы косятся: ну что за куршлюз – посередь тротуара сидит девушка на заимствованном из отеля венском стуле. И правда, несуразица, да что делать? Безвылазно торчать в комнате уже нет сил, использовать же инвалидное кресло с колесами на средневековой, мощеной булыжником мостовой – не слишком удачная затея.

— Устала? — интересуюсь я. — Пойдем обратно домой?

— В отель, — упрямо поправляет меня Саша.

Ей категорически не нравится, когда я называю отель домом; она видит в отеле прежде всего больничную палату, каждодневную боль и массу неприятных процедур. А я привык. Даже хотел выкупить "London", но хозяйка воспротивилась. Чуть не со слезами на глазах расписала четыре века бессменного ведения семейного бизнеса, так что мне стало неудобно склонять ее к продаже по-настоящему большими деньгами. Ограничился арендой. Поселил рядом врача и сиделок, выписал гору газет, поставил радио. Для себя, когда у Саши миновал острый кризис, оборудовал кабинет с прямыми телефонами и биржевым телеграфом. Перевез из Берлина двух брокеров и секретаря. Хочешь, не хочешь, а компанию надолго бросить нельзя.

— Ты слышишь? — вдруг прервала повисшую паузу Саша. — Музыка!

Я покрутил по сторонам головой, и верно, разобрал медные такты, доносящиеся откуда-то со стороны ратуши.

— Давай посмотрим? — нетерпеливо заерзала по стулу Саша.

Еще бы! Она отчаянно скучает, да и мне, признаться, тоже интересно. Месяц назад, на неожиданный в горном краю праздник рыбака, местные устроили качественный перфоманс – что-то типа костюмированной монстрации с чучелами рыб на палках. Саша тогда была слишком слаба для выхода на улицу, поэтому ее не взяли, и она две недели дулась на меня, врача и сиделок.

— Сейчас отдохнешь и пойдем, — легко согласился я.

— Ох, как же далеко мы сегодня забрались!

Я улыбнулся скрытому подтексту: последнее время жена полюбила кататься у меня на руках. Мне не в тягость, сейчас в Саше весу как в подростке, немногим более двух пудов. Ношу прямо со стулом, лишний раз тревожить грудь все еще крайне не рекомендуется, тем более, так проще, удобнее и, кажется, приличнее. А что прохожие оборачиваются, так это их личные проблемы – Дойчланд, во многом благодаря нашему "обратному палу", все еще совершенно свободная демократическая страна.

— Держись крепче, — предупредил я.

— Под ноги смотри! — ухватилась за край сиденья Саша.

— Поехали!

Добраться до ратуши быстрым шагом – совсем несложная задача. Можно сказать, мы даже не опоздали, самое интересное еще не началось.

Прямо в центре площади высилась примерно на два моих роста какая-то заботливо укрытая белым полотном штуковина. Вокруг нее, в парадном строю, выстроилось несколько десятков полицейских чинов, мэр, чиновники и почетные граждане. За их спинами – поблескивали трубы местного оркестра, а вокруг, от края до края, густо толпились горожане. Чего-то ждут, а заодно – слушают речь про патриотизм, верность долгу, мужество, отвагу, и прочие непреложные ценности развитого европейского государства.

— Памятник поставили, — донес я до Саши обрывки услышанных фраз.

— Бисмарку?

— А кому же еще?!

Не виноват я, что бронзовый, гранитный или гипсовый Бисмарк в Германском рейхе едва не дотягивает до Ленина во времена СССР. Стоит, сидит, бежит, лежит – во всех мыслимых позах и перед каждым вторым сараем.

— Смотри, вроде покрывало снимать собрались!

И верно, под частый барабанный стук холстина поползла вниз…

— Wahnsinn! — опередила меня Саша.

На бронзовом осколке стены стоял, чуть наклонившись веред, бронзовый же полицейский. Широкоплечий, при полном параде, то есть в форме и шлеме, он одной рукой придерживался за стилизованный флагшток, вторую – выбросил кулаком вверх. Мужественное лицо как будто спрашивало: "а что ты сделал для разгрома нацизма?!"

— Лейтенант Клюгхейм! — узнал я лицо.

Надо же было мне три месяца назад, на крыше ратуши, попасть под объектив фотоаппарата! Да не простого обывателя, а самого Джонса Гаррета. [247] Гаррет Джонс – с 1930 года внешнеполитический советник премьер-министра Ллойд-Джорджа. Неоднократно посещал Германию и СССР, сделал репортаж о Гитлере, написал серию статей о голоде в СССР. Погиб в 1935 году в Монголии, вероятно – убит сотрудниками НКВД. Фото, надо заметить, получилось весьма так себе, силуэт с минимумом деталей на фоне заходящего солнца, однако авторитет популярного журналиста сделал свое дело. Кадр просочился на страницы газет, а чуть позже – попался на глаза политиканам. Собирающим силы для отпора "походу на Берлин" Брюнингу и Гренеру позарез требовался символ – героически погибший "лейтенант под республиканским флагом" идеально подошел на эту роль.

— Он был без шлема, — проворчал я.

— А ты откуда знаешь? — как-то очень подозрительно насторожилась Саша.

— Тут полгорода его без шлема на стене видело, — я кивнул головой в сторону ратуши. — Хотя я скульптора понимаю. Так, то есть со шлемом, сразу понятно – полицейский подвиг совершил, а не какой-нибудь левый проходимец вылез.

— "Гитлер капут" тоже полицейский кричал?

— Наверное, — как можно более беззаботно пожал плечами я. — Хотя мне кажется, лейтенант вопил про что-то совсем иное, да только зеваки неверно разобрали слова.

— И Мерседес наш сам собой в ратушу залетел?

— Лейтенант попросил прокатиться, — с легкой совестью повторил я вошедшую в полицейские протоколы историю. — Не мог же я отказать представителю законной власти в помощи?

— И чек на сотню тысяч ты вдове лейтенанта выписал за разбитую машину?

— Ты же сама все знаешь, — в попытке сменить тему я склонился к Сашиным губам для коварного, совсем недружеского поцелуя. — История с подвигом лейтенанта сильно на меня подействовала. Настолько, что я тогда не удержался, и все же сделал предложение одному важному господину… да-да, тому самому, который из Кельна.

— Ох, Хорст, лучше признайся, сколько миллионов ты ему пожертвовал на создание новой парти!