Андрей Посняков - Синяя луна

– Хэй, Армаш, хэй! – мальчик громко закричал, захлопал в ладоши… Из кустов, бросив разнотравье, выскочил белый конёк – смирный такой, невысокий, как раз для ребёнка… Ну, в кочевье-то не дураки, такому мальцу горячего скакуна не дадут…

Посмотрев на сына, князь довольно погладил бородку:

– Ну, коли ты, Альчинай, при коне, так не теряй времени, скачи к Хал кин-Голу-реке, к Ильясу на пастбище…

– Вай-вай! – ловко вскочив на коня, обрадованно закричал мальчуган. – К Ильясу! К братцу!

– К Илье, к Илье… – сына от второй жены, смуглой красавицы Гуайчиль, Баурджин назвал в честь своего отца – Ильёй… Ну уж тут переделали на местный манер – Ильясом кликать стали. Тринадцать лет скоро мальчишке – батыр, воин… Женить пора. От Гуайчиль было у князя трое детей – Ильяс с Альчинаем и дочка, Ниналь – в честь матери названная. Дети от старшей жены – пышноволосой оторвы Джэгэль-Эхэ – четверо – уже, можно сказать, совсем стали взрослыми, особенно старшие – сын Алтай Болд и дочка Жаргал – «Счастье» – отцова любимица. Восемнадцатилетний Алтай Болд превратился в совсем самостоятельного воина, багатура, и нёс сейчас службу на южных просторах монгольской империи, успев, между прочим, жениться на старшей дочери Гамильдэ. Шестнадцатилетняя Жаргал тоже – вот как раз недавно – вышла замуж за сына татарского вождя Кэзгерула Красный Пояс – старинного друга и побратима Баурджина. Теперь вот и князь и его старшая жена Джэгель-Эхэ ждали внуков… А ведь ещё совсем не старые! Да и от младшей супруги – китаянки Лэй – сыночку Иньсяну уже пошёл второй год. Совсем ещё малыш – а уж глядит грозно! В маму, девушку-смерть – что убивать раньше, чем читать, научилась… верней, научили…

– Ты слишком-то не радуйся, – урезонил сынишку нойон. – Не просто так к брату поскачешь – с наказом. Пусть берёт самого быстрого коня и скачет за Буир-Нор, к Хизмару… Он знает. Возьмёт у него там вина, бражки, кумысу… ну, что будет, арьки тоже можно… Угедей, хоть и второй раз за два дня приезжает, а всё ж – гость.

– Да я для дядюшки Угедея… Ой! – Альчинай, видать, только что вспомнив, похвастался пояском. – Смотри-ка, отец, что мне Угедей-хан подарил!

– Красивый, красивый подарок, – похвалил князь. – Ну, ты скачи, Альчинай. А всё, что Ильяс возьмёт, путь тут же везёт в кочевье. Да побыстрее, так ему и передай.

– Переда-а-ам! – стегнув плетью коня, мальчик помчался в степь.

Баурджин с довольной усмешкой смотрел ему вслед – на буро-зелёный океан трав, чуть тронутый редкими осенними цветами, на белого коня, на бело-голубой халат-дэли… Потом обернулся, поправил на плече лук:

– Да уж, вот и поохотились мы с тобой, Гамильдэ. Ничего, в следующий раз как-нибудь…

А Гамильдэ-Ичен нойона, между прочим, не слушал. Подумал-подумал, да бросил коня в галоп, догоняя только что умчавшегося мальчишку:

– Эгей, Альчиной! Постой! Постой-ка!

Малолетний всадник, услыхав крик, взвил коня на дыбы, обернулся.

– Арьки только не везите! – что есть силы, с надрывом, закричал Гамильдэ. – Не нада-а-а-а-а-а!!!

Угедей вместе со своей свитой дожидался хозяина в просторном гэре, благостно принимая положенные гостю вкусности от Джэгэль-Эхэ. А та уж – хозяйка! – с поклоном потчевала важного гостя кумысом, творогом, молоком, да густо белёным костной мукою чаем со сливками.

Скрепя сердце Угедей с полагающейся по случаю улыбкою прихлёбывал кумыс из большой белой пиалы, которую держал двумя руками. Тут во всём был смысл – гостю полагалось подавать белое – символ чистоты помыслов – ну а брать всё двумя руками – всё равно, что благодарить, только без лишних слов – жестом. По страдальческому лицу гостя, по его красному, с прожилками, носу и трясущимся рукам, по тяжёлым вздохам, которые он время от времени всё-таки себе позволял, видно было, что человек явно страдает жутким похмельем, и не кумыса бы сейчас ему, и, уж, тем более, не чая с мукою, а хорошую чарку молочной водки – арьки или, уж на худой конец, бражки из трав да ягод.

– Кажется, скачет кто-то? – Джэгэль-Эхэ прислушалась. – Наверное, муж.

– Ой, хорошо бы – муж, – закивал головой гость. – И хорошо б – не пустой.

Хозяйка очага улыбнулась:

– А я уже послала в соседнее кочевье служанку… Скоро привезёт вина.

Услыхав про вино, Угедей сразу оживился:

– Вот, славное дело, вот, хорошо ты придумала, голубушка Джэгэль.

Откинулся полог, впуская в гэр дуновенье свежего степного ветра.

– Гость в дом – радость в дом! – войдя, заулыбался гостям Баурджин-нойон. – Сонин ую байна у? Какие новости?

– Всё хорошо, слава великому Тенгри, – Угедей молитвенно сложил руки на объёмистом животе. – Славная у тебя жена, Баурджин. А старший сын – великий воин!

– Счастье отца – слышать такие слова, – князь улыбнулся. – Впрочем, и моих младших детей, думаю, сегодня будет за что похвалить… Солнце сегодня, тепло… Может, Угедей-гуай, не будем сидеть в душном гэре? Тут недалеко есть одно чертовски уютное местечко, я уже велел расстилать там кошмы для пира.

– Для пира?

При этих словах оживилась вся, так сказать, главная часть свиты – человек пять – допущенных Угедеем с собою в гэр, остальные гуртовались на улице, пересмешничая с девчонками из кочевья.

– А что, есть чем пировать? – гость хитро прищурился.

Баурджин лишь расхохотался в ответ:

– Добудем!

– Э! Вот это дело! – Угедей потёр ладони и быстро поднялся с кошмы. – Поистине, для настоящего багатура нет ничего невозможного.

Выйдя из гэра, гости в сопровождении хозяина направились к пологому склону холма, поросшей уже пожухлой травою. В дальнем конце осеннего луга, за поскотиной, виднелась окружённая невысоким кустарником балка, по дну которой журчал ручей. На краю балки слуги как раз растянули кошму и теперь споро таскали из летней кухни закуски – варёное и копчёное мясо, печёную птицу, острый овечий сыр, творог…

– И в самом деле, хорошо тут! – углядев расставляемые слугами объёмистые глиняные пиалы, Угедей ухмыльнулся и подмигнул хозяину.

– Весной тут ещё лучше, – улыбнулся тот.

– Весной везде хорошо, – усаживаясь, согласился хан. – Однако, ведь не зря говорят – одна осень лучше трёх вёсен!

– Да, говорят…

Баурджин поспешно отвернулся, чтоб гости не успели заметить внезапно накатившей на него грусти, тоски… казалось бы, давно, на всегда, ушедшей тоски…

Вот этот холм каждую весной по всему склону покрывали алые маки… «Дикие маки», как на картине Клода Моне – любимого художника Баурджина… Ивана Ильича Дубова, красного командира, потом – генерала Советской Армии, умершего… и странным образом возродившегося в теле кочевого паренька Баурджина – бедного, никому не нужного юноши из племени найманов. Дубов и раньше-то надеялся только на себя – и всего добивался сам: трудом, знаниями, упорством, так и карьеру себе сделал – исключительно сам – и там, в СССР, и здесь… Путь от простого кочевника до степного князя – ближайшего советника Чингисхана – был ох как не прост, и много чего на этом пути случалось. И смерть, и предательство, и коварство… И друзья, и любовь!