Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Предъявление проводилось начальником 1 отделения ОУР Ляминым в присутствии помощника областного прокурора Небельсена и начальника ОУР Вершинина. Документ отпечатан на пишущей машинке и подписан всеми присутствовавшими лицами. Это означает, что процедура была растянута во времени: сначала Винничевского доставили в кабинет, объяснили, что и каким образом будет происходить, затем показали лежавшие на отдельном столе ножи, задали необходимые уточняющие вопросы, после чего Лямин, советуясь с руководством, набросал карандашом черновик протокола, в который попали такие детали, как обращение к точильщику и плата в 50 копеек. Затем Лямин отправился в канцелярию ОУР, там продиктовал секретарю Ракитиной текст «Протокола» и с ним в руках вернулся обратно в кабинет для подписи. Если считать, что никто во время данного процессуального действия не бегал, не прыгал, а секретарь не сидела с заранее заправленным в пишущую машинку чистым листом бумаги, дожидаясь, когда ей начнут диктовать, то растянулось описанное мероприятие минут на 10 минимум, а скорее всего, даже поболее.

Это очень интересно и очень важно. Потому что после того, как «Протокол предъявления» был напечатан и лейтенант Лямин вернулся с ним в руках, Винничевский вдруг сделал неожиданное заявление. Он посчитал нужным уточнить, что ранения жертвам наносил не тем лезвием, что побольше, а тем, что поменьше. Ещё раз подчеркнём – он это сказал не во время осмотра предъявленных ножей, не во время рассказа об обломанном кончике, который ему якобы устранил некий мастер-точильщик за 50 копеек, нет! – он вдруг заявил об этом уже после того, как лейтенант Лямин принёс отпечатанный текст документа. И поэтому ниже пяти машинописных абзацев появилась сделанная рукой Винничевского приписка: «Как я вспоминаю теперь, сломался конец не у большого лезвия этого ножа, а у маленького». И подпись.

Что это такое? Что за несуразица перед нами? Фактически перед нами свидетельство того, как Винничевский, сделав одно признание, отказался от него через 10 или 15 минут и сделал другое. Можно не сомневаться, что при предъявлении ножей он ответил на большое количество уточняющих вопросов и, разумеется, сообщил, что резал именно большим лезвием, а не маленьким. Кроме того, у этого ножа был обломан выкидной штопор, и Винничевского наверняка спросили, не был ли он сломан в процессе нападения? Поскольку в черепе Герды Грибановой остался обломанный кончик лезвия, задавали вопрос и об устранении этого хорошо заметного дефекта – потому-то в «Протокол» попали упоминания о точильщике и плате последнему в размере 50 копеек. То есть все эти нюансы были проговорены, согласованы, внесены в текст черновика, с которым Лямин и вышел за дверь. Но после этого товарищ Небельсен взял в руки этот перочинный ножик, стал его внимательнее рассматривать и усомнился в том, что у большого лезвия когда-либо обламывался кончик. По той простой причине, что лезвие имело нормальную длину и контур, а извлечённый из черепа Герды Грибановой фрагмент был довольно большим, миллиметров примерно 12-13, другими словами, никакой точильщик скрыть подобный дефект лезвия не смог бы.

Товарищ Небельсен, наверное, сказал что-то вроде: «Гражданин Винничевский, что за чушь вы тут несёте?!», – товарищ Вершинин тут же рыкнул на обвиняемого: «Ты врать надумал?! Ну-ка, вспоминай!» – и Винничевский сразу всё «правильно» вспомнил. К тому моменту, когда лейтенант Лямин вернулся из канцелярии с отпечатанным текстом, арестант уже точно помнил, что ранения он наносил маленьким лезвием, оно же у него и сломалось. Почему мы можем быть уверены в том, что именно Небельсен, а не Вершинин, обратил внимание на явную лживость утверждений об обломанном длинном лезвии? Да потому что Вершинин имел возможность крутить этот нож в руках с 25 октября по 31 октября, то есть до отправки его в лабораторию СМЭ, а затем – с 10 по 15 ноября, то есть после получения из лаборатории СМЭ вещдоков и акта о проведённых исследованиях. Если бы начальник Отдела уголовного розыска хотел разобраться в указанном нюансе, он бы разобрался, времени у него было на это предостаточно.

Нож с отломанным кончиком должен был явиться уликой, способной накрепко связать своего владельца с убийством Герды Грибановой. Поэтому задача отыскать такой нож являлась первоочередной для уголовного розыска. Мы помним, что один раз лейтенант Вершинин этот нож уже «находил», правда, тогда он был «кинжальчиком», а вовсе не перочинным! Между кинжалами (или кинжалоподобными орудиями) и перочинными ножами разница огромная и легко определяемая на глаз: кинжал – это колющее оружие, часто не имеющее нормальной режущей кромки; а у лезвия перочинного ножа односторонняя заточка, противоположая сторона клинка является обухом. Кроме того, лезвие кинжала гораздо шире того, что имеет самое большое лезвие многолезвийного перочинного ножа, у которого оно не превышает 10-12 мм. В 1938 г. «кинжальчик» с обломанным лезвием якобы был найден в сундуке Сергея Баранова, правда, он тут же исчез, и Вершинин вместе с группой милиционеров даже два дня был занят его поиском. Теперь, как мы видим, Вершинин вторично решил сыграть в эту игру. Он всерьёз взялся доказывать, будто обнаружено новое орудие убийства, правда, у него нет обломанного кончика, но это лишь потому, что некий точильщик ножей заточил повреждённый участок.

И всё было хорошо, но вмешался Небельсен со своей сверхбдительностью, и ситуацию пришлось спасать уже по ходу процедуры предъявления орудия убийства. Быстро сориентировавшись, пришлось уточнять, что ломался кончик не у длинного лезвия, а у короткого. Винничевский упрямиться не стал, признал всё, что от него требовалось, а Небельсен сделал вид, будто не понял смысла произошедшего на его глазах инцидента.

Почему это важно для нашего повествования? Да потому, что перед нами явное свидетельство того, что не было на ноже Винничевского, которым он якобы резал жертвы, того самого дефекта, на котором настаивал уголовный розыск в лице его начальника, старшего лейтенанта милиции Вершинина. Перед нами явная – причём очень грубая! – попытка выдать за улику то, что уликой не являлось. А то, что на ноже оказалась кровь и два человеческих волоса, ну, что ж! учитывая, что с момента изъятия во время обыска до передачи в лабораторию судебно-медицинской экспертизы нож находился неизвестно где 6 суток, удивляться этому не следует. Удивительно тут, скорее, наличие всего двух волос, их ведь запросто могло оказаться и двенадцать и даже двадцать два.

История с перочинным ножом на этом отнюдь не закончилась. Стремясь закрепить успех, начальник уголовного розыска постановил провести его техническую экспертизу, то есть доказать факт изменения геометрии лезвия. Понятно, что причинами такого рода изменений могли стать разные факторы, например, обычное стачивание ножа в процессе эксплуатации, чрезмерная заточка, ну и само-собою, откол лезвия. Возможно, кстати, что на необходимость подобной экспертизы указал помощник облпрокурора Небельсен, который посмотрел на фокусы главного свердловского пинкертона, на странное улучшение памяти Винничевского и испытал некие сомнения в правдивости того, что пытался доказать уголовный розыск.