Алексей Ракитин - Уральский Монстр

Последняя оговорка вовсе не случайна. Дело в том, что Елизавета Винничевская впоследствии утверждала, что ей ничего неизвестно о дарении шарфа. Интересен и не до конца понятен другой момент: вернувшегося после убийства сына обыскал отец и шарфа не нашёл. Зачем отец обыскивал сына – неясно, Владимир Винничевский во время допроса обмолвился об этом мимоходом и не сделал разъяснений на этот счёт. Кроме того, не совсем понятно, как можно спрятать шарф под пиджаком так, чтобы его не заметили (конечно, имеет значение, каким этот шарф был, если тонкое шёлковое кашне, то спрятать можно, но вряд ли маленький мальчик из бедной семьи мог носить такую вещицу).

В общем, и с этой уликой ничего у Вершинина и его подчинённых не получилось. На языке так и вертятся слова из известной песенки: «Что они ни делают – не идут дела!»

Внимательный читатель наверняка помнит, что уголовного розыск располагал весьма важной уликой, оставленной преступником на теле Вовы Петрова, похищенного и убитого 12 сентября 1939 г. Речь идёт о довольно чётком отпечатке ноги, оставленном на пояснице и части спины трупа. Отпечаток этот был измерен, и хотя нам ничего не известно о рисунке подошвы, всё же интересно было бы узнать о том, насколько размеры отпечатка соответствовали размерам обуви Винничевского? Всё-таки три пары его обуви были изъяты во время обыска по месту жительства, а четвёртая находилась на ногах обвиняемого во время задержания, так что, казалось бы, материал для сравнения имелся.

Однако никто из сотрудников уголовного розыска подобной чепухой не озаботился. Точнее, в следственных материалах нет документов, подтверждающих проведение такого рода сравнения. И это невнимание к деталям можно объяснить двояко: либо старший лейтенант Вершинин и его подчинённые действительно позабыли об имеющихся в их распоряжении данных об отпечатке обуви убийцы, либо ничего они не забывали и упомянутое сравнение произвели, только результат его оказался до такой степени не отвечающим задачам следствия, что о нём поспешили забыть. Второе предположение кажется более достоверным. В условиях полнейшего отсутствия всяческих улик, изобличающих Винничевского, Вершинин не мог пренебречь возможностью хоть как-то подтвердить обвинение, пусть даже таким далеко не корректным способом. Выше мы видели, что уголовный розыск припомнил даже о куске ткани с каймой по краю, который оказался косынкой Славика Волкова, что было зафиксировано в ходе специально проведённой процедуры его предъявления матери мальчика. Это мало что добавляло обвинению, но в условиях полнейшего отсутствия улик следствие не стало пренебрегать даже такой мелочью.

Поэтому вряд ли обувь Винничевского действительно была забыта, её наверняка тщательно осмотрели и замерили отпечатки подошв. Но они даже отдалённо не соответствовали размеру того следа, что остался на коже трупа, в противном случае мы бы обязательно увидели в материалах расследования очередной косноязычный «акт» или «протокол», в котором эксперты с 10-кратной лупой городили бы огород из маловразумительных оговорок и допущений. Но размер обуви Винничевского даже близко не подходил тому, что носил настоящий убийца. Кстати, как отмечалось в своём месте, размер обуви преступника оказался очень маленьким – тридцать пятым! – что соответствовало очень невысокому подростку или мужчине. Винничевский был явно выше, хотя (и это тоже очень странно!) в следственных материалах нет точных данных о его росте, весе и размере обуви.

Говоря о сравнении отпечатков обуви Винничевского и убийцы Вовы Петрова, нельзя не отметить один значимый момент. Даже если бы их размеры идеально совпали, это отнюдь не доказывало причастность обвиняемого к убийству. Для того, чтобы говорить об идентичности обуви, необходимо было выявить индивидуальные особенности, присущие конкретной паре в силу специфики технологии производства и повреждений, полученных в процессе ношения. Для этого следовало сделать плановый снимок отпечатка, то есть строго перпендикулярно поверхности съёмки с приложением линейки.

Правила криминалистической фотосъёмки мест преступлений и улик оформились ещё в начале 20 века, и в школах начсостава милиции об этом рассказывали и даже проводили соответствующие практические занятия уже в 1920-х гг. Разумеется, сотрудники свердловского уголовного розыска все эти нюансы знали. Поэтому нельзя исключать того, что на самом деле необходимый фотоснимок (или фотоснимки) после обнаружения тела Вовы Петрова был всё же сделан. Но в следственных материалах такой фотокарточки нет. Если она проводилась, но фотоснимок в последующем был изъят, то объяснить это можно только тем, что запечатлённый отпечаток подошвы совершенно не соответствовал обуви Винничевского. И дабы это обстоятельство не вызывало лишних вопросов и не наводило на вполне очевидные выводы о непричастности Винничевского к этому преступлению, опасную фотографию (или фотографии) из дела попросту удалили.

И о самом отпечатке как бы позабыли.

Для того, чтобы узнать о его существовании, следовало внимательно прочитать всё дело – а это тысяча листов! Хотя следственные материалы приходят в суд, судьи ввиду чрезвычайной загруженности обычно их не читают, ограничиваясь обвинительным заключением. Поэтому об отпечатке обуви на трупе Вовы Петрова и его несоответствии обуви Владимира Винничевского никто ничего не мог и не должен был узнать.

Помимо эпизода, связанного с похищением Лиды Сурниной, следствию было известно о свидетелях похищения Вали Камаевой, произошедшего 22 августа 1939 г. Уголовный розыск провёл необходимые опознания. Анна Аксенова во время официальной процедуры предъявления, проведённой 21 ноября, опознала в Винничевском человека, уводившего Валю Камаеву от дома на улице Февральской революции, в котором девочка проживала. Через пять дней – 26 ноября – Винничевского опознал и Борис Горский, который, как и Аксенова, знал убитую девочку и видел её уходящей вместе с неизвестным подростком.

Этими опознаниями доказательная база по делу фактически исчерпывалась.

Если бы Владимир Винничевский не принялся на самом первом допросе сознаваться в многочисленных преступлениях, максимум, что ему смогли бы вменить доблестные уральские пинкертоны – это похищение и попытка убийства Славика Волкова, во время которого Винничевский был задержан, и похищение и убийство Вали Камаевой. Всего два эпизода! Всё остальное, выражаясь метафорически, оказалось бы вынесено за скобки.

Среди многих загадок истории Винничевского, пожалуй, одна из центральных – тайна его признаний. Что толкало его признаваться в тех преступлениях, виновность в которых никто бы не смог доказать? Более того, что побуждало Винничевского сознаваться даже в тех эпизодах, о которых правоохранительным органам вообще ничего не было известно? Очевидная причина, как кажется, кроется в психологическом давлении Вершинина и малодушии Винничевского. Наверное, такое объяснение отчасти правильно – начальник областного уголовного розыска действительно «давил» на обвиняемого и Винничевский действительно оказался отнюдь не самым мужественным узником милицейских застенков. Но 2 ноября 1939 г. Володя запел в своей камере разбитные песенки, а это означает, что к тому моменту он вполне оправился от первоначального шока и почувствовал себя психологически комфортно. Комфорт, конечно, был весьма относительным, но очевидно, что никакой паники и ужаса перед будущим он к этому времени уже не испытывал.