Алексей Ракитин - Уральский Монстр

В августе 1950 г. Михаил Андреевич был назначен председателем Ленинградского городского суда, перевод был связан с зачисткой города в рамках известного «Ленинградского дела». На новом месте Чепёлкин проработал немногим более двух лет и скоропостижно скончался осенью 1952 г. в возрасте 45 лет, то есть будучи ещё сравнительно молодым мужчиной.

Впрочем, вернёмся к событиям января 1940 г. Судебное заседание по обвинению Владимира Винничевского в 18 эпизодах похищений и нападений на малолетних детей открылось 15 января в 18:35. После решения процедурных вопросов – удостоверения самоличности обвиняемого, предупреждения свидетелей об ответственности за дачу ложных показаний, получения их подписок в этом и удаления из зала – сторонам были заданы вопросы о наличии ходатайств. Винничевский ходатайств не заявил, а вот прокурор попросил допустить в качестве эксперта профессора Устинова. Адвокат не стал возражать, и суд постановил удовлетворить ходатайство обвинения. Далее последовало разъяснение прав сторон – возможности задавать вопросы, давать объяснения, заявлять отвод составу суда – после которого началось рассмотрение дела по существу.

После оглашения прокурором Кабаковым обвинительного заключения, председательствующий обратился к Винничевскому с вопросом, понимает ли тот сущность выдвинутых обвинений и признаёт ли себя виновным? Винничевский ответил интересно (стилистика оригинала сохранена): «Предъявленное обвинение считаю правильным и виновным себя призна ю . Только в обвинительном заключении записано 6 случаев, где потерпевшие не установлены, а я говорил 4 случая». То есть Винничевский фактически обвинил прокуратуру в приписке ему двух эпизодов. Из дальнейшего хода судебного процесса понять невозможно, какие же именно эпизоды были «приписаны» Винничевскому – то ли вопрос этот вообще не поднимался в ходе заседаний, то ли его обсуждение в силу неких причин не попало в стенограмму. Автор не считает себя вправе навязывать собственное понимание этого инцидента и предлагает читателю самостоятельно обдумать эту странную историю.

После того, как Винничевскому было предложено рассказать о преступлениях в свободной форме, тот перечислил все те эпизоды, что не раз уже описывались и упоминались в этой книге. В конце своего рассказа сам же обвиняемый и подвёл итог: «Я совершил 8 убийств, 10 покушений на убийство… Я сознательно душил ребят, это мне было приятно, я чувствовал, что делаю преступление. При удовлетворении половой потребности я чувствовал себя нормально и всё прекрасно помню». То есть, с какими случаями, упомянутыми в обвинительном заключении, он не был согласен при открытии судебного процесса, неясно.

Далее последовали вопросы председательствующего и заседателей. Винничевский отвечал предельно откровенно. По-видимому, он оставался совершенно спокоен. Приведём несколько цитат, дабы читатель мог получить представление об ответах обвиняемого суду: «Мне было приятно, когда я душил, когда мучился ребёнок… Когда я душил Герду, я на неё ложился, но не раздевался, при убийстве мне её не жаль было, а вот когда её нашли убитую и я смотреть ходил на неё – было жаль, не потому жаль, что знакомая, а как ребёнка… После убийства детей у меня было нормальное состояние, никто не замечал, чтобы я волновался… в пьяном виде я ребят не убивал, единственно, когда я убил Герду Грибанову, я был выпивши… Вообще от природы я ровный, не нервный и не горячий… Я ведь грамотный, развитый, я безусловно понимал, что моё преступление наказуемо, я понимал, что моё поведение необычно, не так, как у всех, но я не боролся с этим… Я чувствую себя здоровым, аппетит хороший у меня, сон тоже нормальный, голова не болит. Даже тогда, когда я душил свою жертву, я отдавал себе отчёт в том, что я делаю, {но} ненормальным себя не считал».

Эти выступления в суде производят странное впечатление, кажется, что Винничевский то ли откровенный дурак, то ли явно неадекватен, другими словами, не ориентируется в обстановке и не понимает, где находится. Даже самые закоренелые и дерзкие преступники в суде сникают и начинают искать оправдания своим деяниям, вспоминают или придумывают разного рода смягчающие обстоятельства – тяжёлое детство, обман друзей, алкогольное опьянение, травма головы. Годится всё, потому как получить пулю в тюремном подвале и быть закопанным в безымянной могиле, как бездомная собака – это настолько безрадостная перспектива, что перед ней робеют даже самые отмороженные. А тут обвиняемый, не в пример более развитый, ведёт себя совершенно неблагоразумно и делает хуже самому же себе!

Но, как кажется, дело тут вовсе не в глупости Винничевского и не в его неадекватности. Причина столь неразумного, мягко говоря, поведения кроется, по мнению автора, в ином – он не верил в возможность вынесения смертного приговора либо считал, что такой приговор невозможен в принципе. Поэтому Винничевский видел свою задачу на суде в том, чтобы не дать оснований заподозрить существование неразоблачённого сообщника, поскольку наличие такового сразу привело бы к ужесточению наказания. В советском уголовном праве действия группы лиц традиционно квалифицировались как более тяжкие по сравнению с действиями одиночки. На снисхождение Винничевский не рассчитывал, понимая, что большое число эпизодов делает таковое невозможным, поэтому изображать раскаяние и искать оправдания он даже не пытался. Вопрос о том, кто внушил обвиняемому подобное понимание встающей перед ним перспективы остаётся открытым – по этому поводу можно гадать, но точного ответа мы не узнаем.

Адвокат, по всей видимости, не разъяснил обвиняемому, чем тому грозит обвинение по статье «бандитизм», возможно, даже умышленно ввёл его в заблуждение, заверив, что статья 59/3 – это та же самая статья 136, только в ней речь ведётся об убийствах вообще, а не только детей. А может быть, адвокат даже этого не разъяснял, убедившись, что сам обвиняемый Уголовный кодекс прочесть не догадался и не понимает тяжести ситуации. В любом случае, по мнению автора, Винничевский явно находился в плену иллюзий, а потому вёл себя в суде спокойно, раскованно и крайне неблагоразумно.

Вопросы, задававшиеся обвиняемому членами суда, поражают своей профессиональной беспомощностью. В зале суда не раздалось ни одного вопроса, действительно значимого для понимания механизма совершения преступлений. Никто не поинтересовался, почему в одних случаях обвиняемый детей душил, в других – наносил глубокие и длинные порезы, а в третьих ограничивался многочисленными неглубокими колотыми ранами? Никому в голову не пришло спросить, как это обвиняемый, скажем прямо, далеко не богатырского телосложения, умудрялся переносить на руках на большие расстояния детей весом 14-15 кг? При собственном весе 55-60 кг – а Винничевский вряд ли весил больше – взять на руки и долго нести ребёнка весом 1/4 от собственной массы весьма сложно. Очень бы хотелось посмотреть, как 15- или 16-летний школьник пробежит с такой нагрузкой метров 700 или 800, а Винничевский в некоторых эпизодах должен был преодолевать примерно такие расстояния (если не больше), причём не на стадионе, а по пересечённой местности. Подобные мысли советским судьям в голову не пришли, видимо, они сами детей никогда на руках не носили. Если же серьёзно, то весь допрос обвиняемого в суде совершенно чепухового содержания, на уровне не самого толкового классного часа в школе.