Виталий Виниус - Римские вакации

— Слышь, жрец! А чтой-то ты подозрительный! А, может, ты засаду приготовил, а? А, может, нас душегубцы ждут вон за тем поворотом, а?…

Жрец выпучил глаза ещё больше, подумал, а затем начал клясться, призывая в свидетели своей вопиющей невинности местных богов и крепко бия себя при этом в грудь. Серёга же, с довольной ухмылкой, ничему не верил как идейный чекист и всё гнул свою прикольную линию.

Лёлик, в свою очередь, устав от ходьбы, стал вполголоса брюзжать о лживых работниках культа, опиуме для народа и вонючих жуках-навозниках, называемых тут священными скарабеями и почитаемых непонятно за какие заслуги.

При подобном звуковом сопровождении мы вышли к давешней скале. Тропа упёрлась в остатки дороги. Под ногами оказались каменные плиты, бледно отсвечивавшие в свете звёзд.

Дорога привела нас к широкой лестнице с крутыми ступенями, исчезавшими в густой тени массивной квадратной арки, подпёртой мощными приземистыми колоннами, глубоко изрезанными иероглифическими письменами.

За буднично торопившимся жрецом мы вошли под арку; там имелся широкий вход, наглухо закрытый металлически блеснувшей в неровном свете факела дверью, в которую жрец нетерпеливо забарабанил кулаком. В двери приоткрылось оконце; затем загремели засовы, дверь медленно с натугой отворилась.

— Прошу вас в храм великого бога Себека! — торжественно провозгласил жрец и невежливо вошел первым.

В храме было темно и сыро, словно в погребе. Вокруг копошились смутные фигуры с бритыми головами, отсвечивавшими в оранжевых огнях факелов, которые они держали в руках. Наш провожатый деловито закричал им что-то на местном наречии; ему ответили, и он задушенным тоном оповестил нас о том, что уже всё готово и надо проследовать к месту принесения жертвы.

Жрецы окружили нас и повели в глубь храма. Последовала анфилада длинных залов, тесных коридоров, каких-то изогнутых ходов с низкими бугристыми потолками; в отблесках факелов высвечивались бока пузатых иссечённых арабесками колонн, куски стенной росписи, рельефные зверообразные маски, кривившиеся и скалившиеся в неровной игре пламени. В угнетавшей тишине ориентация полностью исчезла, чувства пришли в смятение: тянуло то ли обернуться назад на предмет наличия за спиною монстров, то ли вжать голову в плечи и заорать благим матом, то ли расправить плечи и засвистать нечто туристическое, то ли всё это вместе и одновременно.

— А может, того… это нас… в жертву… сейчас как накинутся в темноте, как свяжут… — неуверенно шептал Лёлик, шедший за мной.

Он всё норовил держаться ближе, а оттого наступал мне на кроссовки и спотыкался, хватаясь за мой и без того нелёгкий рюкзак.

Несколько раз звуки начинали раздваиваться эхом, свет факелов терялся во мраке больших залов, и в высоко вырубленных квадратах мелькали живым фосфором звёзд куски неба. В одном из залов к нам присоединилась ещё одна группа жрецов, а с ними две закутанные в тёмное фигуры, одна из которых запищала совсем по-младенчески.

Наконец, свежий ветер повеял в лицо, впереди показались проблески звёзд, и мы вышли на каменный козырек, уступом обрывавшийся над чёрной гладью реки. Широкое зеркало воды мерцало таинственно; светлая рябь пробегала то тут, то там; подступавшие к самой горе тростники заливались на всякие и всяческие голоса: мычали утробно, улюлюкали, пищали, хрюкали, телетенькали колокольчиково. То и дело с середины реки доносился густой тягучий рёв, и тогда тростники на миг замолкали, после чего какофония начинала голосить на все лады с новой силою.

Жрец жестом определил наше место на козырьке; здесь же по бокам ограждения из грубо тёсанных каменных блоков стояли большие треножники. Их запалили. Быстро вспыхнуло оранжевое пламя. Было оно неярким, но всё же позволяло более явственно видеть в пределах круга в десяток метров. Жрец с несколькими прислужниками, подхватившими с боков тёмные фигуры, спустился по неровным ступенькам на узкий пятачок, ограниченный с одной стороны гладким камнем скалы, а с другой уходивший полого в воду.

Жрец поглядел внимательно вдаль, махнул прислужникам. Те быстро сдёрнули с фигур покрывала; под ними оказались мужчина и женщина, державшая на руках младенца. Все они были обнажены. Прислужники живо навалились, подтащили их к стене, сгрудились в кучу, устроив возню, через звуки которой просачивались сдавленные крики.

Возня закончилась; прислужники отошли. Мужчина с женщиной остались стоять у стены, нелепо распластавшись по ней — руки и ноги их были привязаны к скобам, торчавшим из камня. Они нервно вертели головами. Женщина тихо поскуливала.

Двое бритоголовых откуда-то из-под лестницы притащили сварливо мемекавшего козла. Жрец-распорядитель выудил из-за пазухи кривой нож, блеснувший хищно, попробовал остриё. Прислужники повалили козла на бок, задрали за рога голову; жрец, присев, неторопливо перепилил животному глотку, подставил под хлынувшую тёмную струю чашу, потом подошёл к привязанным, побрызгал на них обильно; взял из рук прислужника ревевшего младенца, выплеснул на смуглое тельце остатки крови, положил его у ног матери.

Прислужники загасили факелы; один загудел надсадно в странно изогнутую дудку. Над рекою напористо разнёсся низкий хриплый стон. Главный жрец закричал гортанно и пронзительно, вскинув торжественно руки, затем покосился на нас, оценивая произведённый эффект, и вновь продолжил рулады, подкреплявшиеся старательным дудочником. Со стороны реки раздался утробный рёв.

Служители культа засуетились; подхватывая подолы балахонов, стали торопливо подниматься к нам. Воцарилось молчание, нарушавшееся лишь плачем младенца. Жрецы всматривались в гладь реки, надрывно дыша; вдруг засуетились, залопотали с волнением. На чёрной воде вспыхнули эфемерно два рубиновых огонька, погасли, вновь вспыхнули, стали приближаться. Начала смутно вырисовываться тёмная вытянутая бугристая масса, беззвучно подплывавшая к площадке.

— Так это ж… Мойдодыр!… — пролепетал затрясшийся Лёлик, перепутав от страха всё на свете.

Вода у площадки вскипела шумно, пролилась водопадом, выпуская приземистую тушу — на камни выполз потрясающих размеров крокодил; костистая кожа влажно поблёскивала в свете пламени. Жертвы задёргались, закричали, забились в путах. Рептилия замерла, опустив брюхо; длинный хвост дёрнулся, ударив тяжко по воде.

— Да зачем же это?… — забормотал Боба. — Да как же это?… Да что ж это?…

— Сожрёт их — вот что это… — буркнул словно бы нехотя Джон.

А душа похолодела в ожидании чего-то страшного; нервная дрожь сотрясала руки, цеплявшиеся за ствол автомата. Крокодил медленно распахнул пасть с изогнутым частоколом зубов, захлопнул; неуловимо скользнул на кривых лапах вперёд, замер вновь, словно бы в предвкушении. Женщина крикнула страшно и потеряла сознание, обвиснув тряпичной куклой. Мужчина из-за всех сил вжался в стену.