Виталий Виниус - Римские вакации

Дыробой скорчил кислую мину и заторопился уходить во дворец.

— Стой, Дырокол! — окликнул его Раис и, подкатив ближе, потребовал: — Пароль?!

Дыробой отвалил челюсть и, засомневавшись в собственной компетентности, осторожно поинтересовался:

— Какой пароль?…

— Не знаешь, а на посту! — рявкнул Раис. — Придётся доложить по начальству!

Дыробой крякнул и замер, выпятив челюсть в попытке осмыслить получившуюся действительность, но Раис, не давая опомниться, хлопнул его по плечу и снисходительно произнёс:

— Ладно, служи дальше, да смотри, никого не пускай!

Центурион агакнул и почесал затылок; преторианцы у входа предупредительно расступились, пропуская нас во дворец.

Внутри мы тут же почуяли головокружительные запахи сытной мясной пищи. Как натуральные ищейки, следуя по пути ароматов, мы пробежались по дворцовым переходам и оказались в большой комнате, заваленной по углам щитами, панцирями и прочей амуницией, где за длинным столом сидели преторианцы, весело гогоча и с аппетитом уплетая с больших блюд что-то вкусное.

— Оба-на! — заорал на разухабистый манер Серёга: — Жрут и не приглашают!

Без церемоний мы распихали римлян, столкнув при том даже кого-то со скамьи, уселись и накинулись на толстые куски жареного мяса и пшеничные лепёшки; в глиняных кувшинах оказался напиток, сильно походивший на тёмное горькое пиво.

Преторианцы с нашим появлением поскучнели, разговоры прекратили, есть стали скромно.

Раис, мощно двигая челюстями, щедро пригласил:

— Ешьте, не стесняйтесь… чего останется!

— Ага! — размазывая жир по щекам, подхватил Серёга и ударил прибаутками: — Щи да каша — пища наша! Солдат спит, служба идёт!… Так что идите-ка вы поспите!

От таких любезностей римляне и вовсе потеряли аппетит, тем более Лёлик с Раисом устроились как раз супротив блюда с мясом, и если какой-нибудь недогадливый оглоед тянулся взять порцию, то или Раис успевал этот кусок ухватить, используя обе руки и даже зубы, в которых он защемлял мясо и жевал его, втягивая в алчный свой рот как в мясорубку, или же Лёлик сгребал кусман горстью, надкусывал его, гадко сопя и чавкая, и швырял обратно в блюдо, норовя обрызгать наглеца соусом.

Вскоре преторианцы, мрачно косясь, стали уходить группками, и в комнате мы остались одни.

Сытость наступила как-то сразу и безоговорочно. Осоловев и почувствовав негу, коллеги впали в благодушие, и уже никто особо не помышлял ругаться с Антонием из-за преждевременного некрасивого оприходования царевны. Тем не менее, душа требовала прекрасного, и мы решили прогуляться по дворцу.

Августейшие хоромы на взгляд цивилизованного человека никак не были приспособлены для полноценного житья из-за своей неуютной огромности и видимого отсутствия предметов быта. К тому же залы и комнаты своею многочисленной мраморной отделкою живо напоминали станции метро.

Серёга попытался поскользить по мраморному полу, но кирзачи этого делать никак не желали, и неудавшийся фигурист из чувства протеста быстро начеркал штыком на стене короткое, но ёмкое срамное слово.

Шествуя анфиладой, мы поравнялись с тяжёлой занавесью, закрывавшей проём, перед которой стояли два преторианца в полном доспехе, держась за рукояти мечей. Из помещения раздавались приглушённые голоса.

— Тут, что ли, Антон? — сытно рыгнув, спросил лениво Лёлик.

Преторианцы одновременно кивнули и подтянулись.

— А чего там? — уточнил Раис, дёрнув бровями.

— Суд, — предупредительно было доложено.

— Ишь ты! — удивился Серёга. — Кому там кича светит?… Ну ладно, пошли поздоровкаемся… — и, отвернув край занавеси, вошёл первым.

В большой светлой комнате с богатой росписью на стенах и потолке, с широкими окнами, выходившими в невесть откуда взявшийся сад, имелось немалое собрание.

На возвышении, крытом пурпурной блестящей тканью, в двух равнозначных креслах с прямыми спинками сидели Антоний и Клеопатра, которой Джон, застенчиво закрывая ладошкою многоцветный фингал, тут же стал делать всякие многозначительные знаки и ухмыляться; впрочем, без ответных движений.

У возвышения толпились важные адъютанты с какими-то свитками, переминался хмурый квестор, машинально постукивавший по своему ключеносному кошелю, отзывавшемуся приятным звяканьем; из-за спинки кресла Клеопатры выглядывал с озабоченным видом старичок Мухомор. В углу, скромно потупившись, стоял коренастый дядька из разряда личных рабов Антония.

Перед честной компанией под конвоем из четырёх преторианцев переминались с ноги на ногу юный царь Птолемей и женоподобный Пофин.

— Ага, нашли жирняя вражеского! — воскликнул Лёлик.

— Где обнаружили? — спросил Джон у Антония.

— В порту поймали. Пытался по Нилу удрать, — ответил Антоний, пытаясь хранить важность лица официального.

Оба арестанта имели вид понурый и упаднический, хотя евнух ещё и норовил изредка на Клеопатру глядеть строго, но быстро под её недобрым взглядом терялся и начинал нервничать. Юный царь вообще выглядел хуже некуда.

Мы, не чинясь особо, прошли к возвышению.

Раис махнул Антонию рукой и разрешил:

— Продолжайте…

Антоний поперхнулся от оказанной учтивости и, сурово откашлявшись, продолжил:

— Итак, Пофин, ты обвиняешься в том, что коварно и подло напал на римское войско, прибывшее в Александрию с целями сугубо мирными и справедливыми.

— Вот, вот! — воскликнул гневно Раис. — С гуманитарной миссией, понимаешь, прибыли, а тут коварно напали, сволота!

— Вы пришли на землю Египта без приглашения, — пискляво пробормотал евнух.

— Кто это тебе сказал? — торжествующе молвил Антоний и поглядел на Клеопатру.

Та усмехнулась одними уголками губ и со вкусом произнесла:

— Это я, царица Египта, пригласила римлян.

Пофин, зябко ёжась, процедил:

— Ты была лишена трона за то, что подняла бунт против своего венценосного супруга и брата царя Египта Птолемея Диониса, — за сим евнух подтолкнул паренька, чтобы тот подтвердил прозвучавшие слова, но юный царь лишь вяло пошатнулся и судорожно икнул.

Антоний повернулся к Клеопатре и спросил строго:

— Клевета?

— Клевета, — подтвердила та.

— Клевета! — вынес вердикт Антоний и кивнул невзначай конвою.

Рослый преторианец тут же врезал евнуху по почке; Пофин загнулся, хватая раскрытым ртом воздух, но потом выпрямился и пронзительно взвопил:

— Она Птолемея Диониса и меня отравить хотела! Рабов менять замучились!

— А зачем их надо было менять? — любознательно спросил Боба.

— Те, кто пищу пробует, мёрли постоянно! — прокричал евнух.

Антоний снова повернулся к Клеопатре и снова спросил у неё не менее взыскательно:

— Клевета?

Клеопатра сурово нахмурилась и снова подтвердила, кивнув энергично: