Виталий Виниус - Римские вакации

— Я сама справлюсь… — переменив базарный крик на нежное воркование, прошептала блудница, повернувшись ко мне.

— Угу… М-да… — на всякий случай ответил я, примостил штаны в уголке, оглядел не обременённый простынёю тюфяк, поразмыслил о перспективах возможных дерматологических последствий и полез на лежанку.

Девица внимательно оглядела мои чресла, облачённые в практичное произведение швейной промышленности, украшенное огромными колоритными купавами, не умеющими аналогов в наблюдаемой природе, и завистливо сказала:

— Какой хорошенький набедренник… Матерьял, поди, египетский… — а затем с некоторой задумчивостью добавила: — А, между прочим, ночью жарко, так что лучше без всего…

Я не посчитал уместным отнекиваться и, переборов стыдливую скромность (или, возможно, скромную стыдливость — точно не помню), последовал совету.

Нарцисса скрестила руки на плечах и раздвинула ворот туники, оголив плечи. Я приготовился узреть дальнейшее обнажение приятной плоти. Блудница, лукаво улыбаясь и косясь блестевшим взором, придержала на мгновение тунику, а затем стала медленно, но верно ее приспускать. Это было вполне профессионально.

Поначалу показались худые тонкие ключицы, затем проявилась и принялась набирать чёткость маслянисто поблескивавшая ложбинка между грудями, потом и сами они, торчавшие в стороны острыми сосками, выбрались на волю, качнувшись упруго. Подобное зрелище заставило меня непроизвольно приподняться на локте, устраиваясь поудобнее для просмотра. Далее последовали слегка выделявшиеся как у скаковой лошади рёбра, гимнастическая талия и симпатичный холмик кругленького животика. На изящной крутизне плотных бедёр неспешное движение ткани вовсе замедлилось и совсем остановилось; я, не выпуская из-под наблюдения интересные места, подождал немного, а затем поднял возмущённый взор, но фея кротко улыбнулась, лизнула острым язычком губы и выпустила тунику из рук. Ткань легко скользнула по стройным ногам, предъявив отсутствие прочих одежд и обнажив оставшуюся прелесть, отличавшуюся мячиковой выпуклостью и аккуратной пушистой гривкою.

Блудница влезла коленями на лежанку, по-кошачьи выгнулась, потянулась, заложив руки за голову. Груди её вызывающе поднялись, нацелившись тёмными сосками мне прямо в лоб; тускло мерцавшее в тёплом оранжевом свете тело приобрело совершенно скульптурный рельеф.

Как известно, девяносто процентов информации мы получаем от зрения, но иногда уместно воспользоваться и осязанием, что я и совершил, припечатав руку к тёплому упругому девушкиному бедру.

Нарцисса с готовностью склонилась ко мне, коснувшись кончиками грудей не без умысла. Я энергично обхватил ее, будто в вольной борьбе, прижал по-могучему, с удовольствием ощущая, как груди плющатся упругими кругляшами; губы её подвернулись кстати, медовой сочностью выбивая остатки вдумчивого благочестия. Безо всяких экивоков я завалил девушку на спину, прогулялся для порядка жадной дланью по налившимся грудям, вдохновенно потрепал пухлый мячик, раскрывшийся в ладони горячо и влажно, после чего, посчитав прелюдию законченной, торопливо втиснулся в нежную плоть и, приноровившись, пустился в такой лихой галоп, что очень скоро была высечена изрядная искрища, и душа в ослепительной вспышке подскочила аж к самым райским кущам. Но там её, видно, ещё не ждали, и через мгновение она вернулась туда, где ей и надлежит пока что быть — в бренную свою оболочку, порядком опустошённую и взмокшую.

С глубоким удовлетворением я перевалился на спину и вольготно раскинул конечности. В каморке было жарко и душно; пахло подгоревшим маслом и развратом. К тому же хотелось пить, о чём я и незамедлительно высказался. Нарцисса слезла с лежанки, зашлёпала босыми ногами в зал, принесла кувшин с водой, оказавшейся тёплой. Без всякого лукавства я указал девушке на данный недостаток и попросил принести воду холодную, на что она крайне удивилась и сообщила, что в такую жару холодной воды взять негде, разве что идти в горы к источникам, и что ещё богатым патрициям рабы носят с горных вершин лёд. Прослушав информацию и не имея желания идти в горы, я напился, чем было, и вновь развалился на лежанке. Нарцисса прилегла рядом и, мило повозившись, уютно устроилась у меня под боком.

Я приобнял её и расслабился. Но, оказалось, ненадолго. Блудница вкрадчиво царапнула меня по груди, закинула ногу на живот, стала ёрзать ею стимулирующе. Стимуляция удалась, и девица тут же изобразила всадника, оседлав меня старательно и метко, после чего со сладким кряхтением задёргалась как при дробной рыси. При этом она не забывала выделывать всякие симпатичные штучки и кульбиты: то со змеиной гибкостью отклонялась назад, то, не прекращая скакать, умудрялась вскочить с колен на корточки, то принималась, повизгивая, мять себе груди, то до непроходимой упругости сжимала бёдра, то, напротив, чуть ли не изображала шпагат — короче, вела себя совершенно как джигит-вольтижёр, разве что не имела папахи и не кричала: "Асса!". Подобный метод не оставил меня равнодушным, и вскоре я прореагировал вполне адекватно бурным всплеском эмоций с потемнением в глазах и изгибанием корпуса так, что наездница даже слегка подлетела в воздух. Свалилась она несколько выше ранее облюбованного места, наспех чмокнула меня в область носа, сползла на лежанку и, посчитав, видно, свой профессиональный долг исполненным, мирно засопела.

Я с признательностью похлопал ее по гладкой попке, отвернулся к стенке, за которой раздавалось невнятное бормотание, прерываемое изредка страстным взвизгом, и вскоре покойно и незаметно заснул, как засыпают после трудов нелёгких, но праведных.

В которой герои обнаруживают наличие отсутствия Сереги, отправляются его искать и оказываются в Цирке, где начинают знакомиться с местными брутальными развлечениями.

Разбудил меня не совсем вежливый тычок. Я разлепил веки и с кряхтением обернулся. С туманной улыбкою смотрела на меня Нарцисса, выглядевшая таким же свежим бутончиком, что и вечером — разве что губы были слегка припухшими, да приугас блеск в глазах.

— Пора вставать, — нежно пропела она, мигом натянула одежонку и исчезла за занавеской.

В зале по-утреннему смазанно слышались недовольные голоса коллег, скрипы, шаги. Чувствуя себя измочаленным и томимым похмельной жаждою, я слез с лежанки, с некоторым напряжением оделся и, застёгивая пуговицы, вылез из каморки.

Коллеги были весьма помятыми и даже чуток позеленевшими. Хуже всех выглядел Лёлик. Сидя в бессильной позе за столом, он ощупывал опухшую физиономию и глухо постанывал:

— Молочка холодненького… Молочка давайте… Умру без молочка… — он поднял голову и, пристально посмотрев на зевавших со скукою блудниц, мрачно произнёс: — Чего встали?… Совсем без уваженья?… А то сейчас сам быстро подою… — объект возможной дойки обнародован не был, но при том тяжкий свой взор Лёлик весьма недвусмысленно остановил на пышногрудой девице, ночной жертвой которой стал вконец измусоленный Раис.