Алекс Кейн - Дотянуться до престола [≈ Младенца на трон!] [litres]

– Ступайте за мной.

Все трое под удивленными взглядами братии и прихожан скрылись за Царскими вратами алтаря. Собравшиеся в церкви с недоумением смотрели им вслед. Отродясь такого не бывало! Какое невиданное дело должно случиться, чтобы местоблюститель прервал чин каждения икон? Но поскольку никто не мог ответить на этот вопрос, то все терпеливо ждали, растерянно переглядываясь, перешептываясь и пожимая плечами.

Прошло не менее четверти часа, прежде чем митрополит Ефрем вернулся в сопровождении Аврамия и Дионисия. Лица их были преисполнены благоговения и понимания святости момента. В церкви воцарилась такая тишина, что слышно было, как потрескивают свечи. Откашлявшись, святитель торжественно произнес:

– Братья! Множество чудес свершилось в последние дни вокруг чада, найденного тут, у Царских врат. Слава Господу Вседержителю, и меня Он сподобил одно увидать. И теперича сию великую весть я несу вам! Нынче под окладом иконы Заступницы нашей Небесной, Богоматери Владимирской, нашли мы грамоту, кою я полагаю прочесть немедля.

Он помолчал, собираясь с духом, и негромко начал:

– «За грехи великие, царем Иоанном учиненные, прервется семя Рюриковское его сыном. И станут венценосцами Московскими люди безродные, древностью рода не знаменитые, люди подданные и самозваные. И наступят лихие годины, и начнется на Руси смута великая, гибель душевная и телесная, и возжелают бояре самодержца иноземного, и будут ему крест целовать.

А мысли иноземные лишь в том будут, чтоб на святой Руси православную веру искоренить да латинство проклятое насадить. И в сей страшный час пошлет Богородица, своим покровом земле нашей предстательствующая, дитя невинное, судьбою назначенное умирить государство, и сотворит множество чудес вкруг него. И бысть ему на Руси самодержцем на многие годины, и радеть вседушно о благе земли нашей. А коли, вопреки воле Божественной, на престол злостно вступит иной, так бысть Москве паки в смуте и лихости на многие времена.

Сию грамоту дрожащей рукою начертал я, митрополит Московский Антоний, года 7089, генваря в 20-й день. Чаю смерть скорую, и было мне давеча явление Ангела Господнего, и вестно учинилось мне начертанное».

Присутствующие слушали, затаив дыхание. Местоблюститель закончил читать, но еще несколько минут в церкви стояла полная тишина. Люди, потрясенные неожиданной находкой, молчали, прикидывая, сколько же лет эта грамота скрывалась от глаз людских. Видимо, ее время настало лишь сейчас, вот она и показалась.

Потом все зашевелились, задвигались, с разных сторон послышался шепот. Он все нарастал, пока не перерос в уверенные крики:

– Петра на престол!

– Посланца Богородицы царем желаем!

– Уж знаков нам с лихвой дадено!

– Не хотим иных претендентов!

Поднялся оглушительный шум. И церковники, и бояре, и посадские что-то вопили, требовали, размахивая руками. Даже те, кто еще вчера сам мечтал о троне, сейчас выкрикивали имя Петра.

Ефрем поднял руку, призывая всех к молчанию. Потребовалось довольно много времени, чтобы шум утих. Наконец местоблюститель провозгласил:

– Блаженной памяти митрополит Антоний, почивший многие годы назад, из глубины времен ясно узрел то, что ныне учинится. А мы с вами, аки слепые котята, не увидели и чуть было не свершили ошибки великой.

Мы радели о Крестном хождении, дабы Господь просветлил наш разум, и Он дал нам сведать волю свою. Так обойдем же в благодарствие Кремль-город, и будет же, яко писано, что изберет Земский собор самодержцем русским чадо именем Петр!

Множество радостных голосов стало ему ответом.

Забравшись на лавку, Пьер смотрел в оконце на Кремлевскую башню, когда услышал вдали колокольный звон. Немного позже послышался необычный заунывный гул, он делался все громче, словно волной накатывая на палаты Шереметева, и вскоре стало понятно, что это молебен, который поет множество голосов.

Такое было Пьеру в новинку, и он, неуклюже соскочив с лавки, бросился в сени: лишь оттуда через маленькое оконце можно было увидеть Житничную улицу и главные ворота двора.

Василий, Филимон и еще два охранника, приставленные несколько дней назад Шереметевым, уже толпились у окна, пытаясь хоть что-то разглядеть.

– Никак Крестное хождение, – предположил один из стражей.

– Не, – возразил писарь, – оно ж утрась было. Ноне уже, поди, царя выбрали.

Проскользнув за их спиной и толкнув тяжелую дверь, Пьер выскочил на крыльцо. И обомлел: по Житничной шел настоящий крестный ход с иконами и хоругвями. Возглавлял его седобородый старец в шапке, расшитой ликами святых, за ним шли другие церковники (Пьер узнал среди них архимандрита Аврамия), бояре, дворяне, купцы, посадские. Конца процессии видно не было, и все в едином порыве пели:

– Цари-ице моя Преблага-ая, надеждо моя Богороди-ице, прия-ятелище си-ирых и странных предста-ательнице, скорбя-ащих ра-адосте, обидимых покрови-ительнице…

– Батюшки, Петруша, куды ж ты в исподнем-то? – воскликнул Васька, сгреб Пьера и потащил обратно в комнату.

– Никак наше чадо самодержцем выбрали, – ахнул им вслед Филимон.

Страж посадил малыша на лавку и взмолился:

– Посиди здесь, Петрушенька, не балуйся. А я быстренько сведаю, что там учинилось.

Он метнулся было к двери, но в это время в сенях послышалась возня, и через мгновение в комнату ввалился Шереметев. Федор Иванович поклонился в пол и произнес:

– Государь…

Пьер открыл рот от неожиданности, а боярин между тем продолжал:

– Не изволишь ли одеться, государь? Вся земля Русская ждет припасть к твоим стопам.

Он оглянулся, сделал кому-то знак, и в комнату сквозь собирающуюся толпу челяди протиснулась Варвара с парчовой одеждой в руках.

Сердце Пьера скакнуло. «Государь?! Неужели меня, наконец, выбрали?! Сработало! Теперь я глава проекта! Ну что, месье Ферре, сделал я вас?!»

Мамка между тем упала на колени и стукнулась лбом о половицу:

– Государь-батюшка!

Пьер бестолково смотрел на нее, а Варвара встала и подошла поближе. Шереметев тут же выгнал всех из комнаты, закрыл дверь, и из сеней послышался его голос:

– Государь облачаться изволят.

Пока нянька одевала Пьера, снова вошли какие-то люди и, предварительно бухнувшись на колени, положили на лавку детскую соболью шубейку, шапку на меху и сафьяновые сапожки. И через десять минут Пьер, одетый по-царски, уже вышел на высокое крыльцо. Рядом, раздуваясь от важности, стоял Шереметев, а внизу, у лестницы, разлилось людское море. Седой старец в вышитой шапке выступил вперед и произнес:

– Государь!

Все, и столпившиеся во дворе, и оставшиеся на улице, разом опустились на колени, не обращая внимания на грязь и снег.

– Митрополит Казанский Ефрем, – старец приложил руку к груди, показывая, что это он и есть, – и архиепископы, и епископы, и архимандриты, и игумены, и честных монастырей старцы, и бояре, и окольничие, и чашники, и стольники, и стряпчие, и дворяне, и приказные люди, и дети боярские, и головы стрелецкие, и сотники, и атаманы, и казаки, и стрельцы, и всякие служилые люди, и гости московские, и торговые люди всех городов, и всякие жилецкие челом тебе, государь, бьют. Ибо ведомо, что на Руси царский корень пресекся, и по общему земскому греху учинилась в Московском государстве рознь. Иноземцы злым умыслом царствующий град разорили и святые церкви осквернили. Но по милости Божией боярин и воевода князь Трубецкой да стольник и воевода князь Пожарский со многими ратными людьми Москву от ляхов очистили, и ныне церкви православные в былую лепоту облеклись, и имя Божие в них славится по-прежнему. Но царский престол вдовеет. А без государя нам всем ни на малое время быть неможно.