Роман Тюрин - Скрамасакс

Мозг осознал: "Психоделики не иначе…"

Однако мне было всё параллельно. Нежданное, всезаполняющее чувство восторга заполнило душу, с десяток минут творилось со мной что-то с чем-то, затем бешенная скачка сознания немного утихла, увы, ненадолго, короткая передышка и прошедшая жизнь, разгоняясь, понеслась перед взором, а я, испугавшись, нет, чего уж там — обосравшись, ощутил в своём разуме присутствие кого-то чужого… бой часов, тиканье, взрыв — меня словно размазало по закоулкам вселенной, я вдруг ощутил себя всем одновременно, миг стал вечностью, время исчезло…

Забытьё наступило внезапно, точно щёлкнул кто тумблером: расширенное до невероятных размеров сознание стремительно сузилось, попутно растворив в себе всю материю, тут мозг не выдержал — чик… — темнота.

Очнулся я на тёпленькой печке: два таких же окна, как в столовой, за ними темно, то ли ночь, то ли вечер — не знаю. Вдоль противоположной стены: то ли широкая лавка, то ли кровать. В углу стол, на нём, разрезая тьму рваными всполохами, в глиняной миске свеча, по стенам зловещий танец теней, на полу скалится огромная медвежья шкура с головой и клыками — полный сюр.

Остаточный эффект эйфории, мыслей — вообще никаких, из ощущений только бодрость и голод. Минут через пять сквозь закрытую дверь до слуха донёсся настойчивый голос:

— Вставай, лежебока, не спишь ведь, я знаю. Давай, иди к нам — будем ужинать.

В животе заурчало, я спрыгнул с лежанки и, чуть не упав, (в ногах была слабость) ввалился в соседнюю комнату. Аника, меня поддержав, усадил, придвинул лепёшку с парящим на ней большим куском мяса. Едва не захлебнувшись слюной, я принялся кушать, нет, всё-таки жрать — аж за ушами свистело. Смолотил всё в мгновение ока, захотелось попить, приметив кувшин, вопросительно покосился на деда.

— Это молоко, холодное, пей — смущённо выдавил тот.

Пока пил передо мной появился ещё один сочный кусок с тонкими жировыми прослойками, в два раза поменьше, его я смаковал уже наслаждаясь. Сытая нега наполнила веки, я сладко зевнул. Встал из-за стола, взглядом дал понять старику, что хочу спать — в ответ увидел кивок. Добравшись до печки, повалился на тёплый тюфяк и моментально уснул.

Приснился мне всё тот же сон, точнее — его продолжение, за действием наблюдал я со стороны, также как накануне:

К лесной избушке подъехала скорая помощь — уазик буханка. В дом зашли санитары, и минут через пять на носилках вынесли пострадавшего, провожал их старик из предыдущего сна.

— Ни хрена себе!.. — с губ слетело ругательство. Это был Прохор.

В прошлый раз спасителя своего я как-то не особо разглядывал, был целиком поглощён собственным телом. Тем не менее, когда познакомился с дедом, он мне кого-то напомнил. Вот, значит, откуда возникло данное чувство.

Надо заметить, до встречи с Прохором я ни у кого не встречал настолько пронзительных глаз, взгляд старика пробивал до глухих закоулков души: "Это, определённо, был Прохор".

"Как он тут оказался?.. Да и сон ли, в общем-то, это?.. — закрались сомнения, — А что?.. Если в реале возможны метаморфозы со временем, то почему в грёзах не может быть чего-то покруче, или это не грёзы?..

Я, наверное, больше ничему удивляться не буду. Хотя… зарекалась ворона… Надо дедушку расспросить поподробней и, возможно, с пристрастием: каким образом он тут очутился?.."

Пока так рассуждал, неотложка отъехала, старик махнул ей рукой, я же проснулся.

Позднее утро. Немного повалявшись, прислушался: снаружи замычала корова, чирикнула птичка, в стекло окна забилась поздняя муха, дома находился лишь я. Покопался в себе — во внутренних ощущениях: "Вроде, всё в норме".

Спрыгнув с печки, заметил стопку трофейной одежды, та была едва влажновата, видать, только постирана. Надел суконные шаровары, косоворотку, подпоясавшись, нацепил ножны, натянул носки и обулся в кроссовки — с портянками и сапогами решил повременить.

Выйдя на крыльцо, взглядом окинул пейзаж: ни жарко, ни холодно, над поляной, весело щебеча да задирая друг друга, летали какие-то пташки. Стреноженные кони щипали траву, рядом, привязанная длинной верёвкой, ходила корова — идиллическая картина: "утро в деревне". Блаженно потянулся, с верхней ступеньки спрыгнул на землю и пошёл к ручью — умываться.

Водная артерия на поверку была значительно меньше, чем мне вчера показалось: в поперечнике всего пару метров. По мелководью шныряли мальки, их задор, подкреплённый ласковым солнцем, передался и мне. Умывшись, только хотел пойти поискать гостеприимного деда, как тот сам нарисовался — хрен, блин, сотрёшь!

— Ну что, соколик, выспался ли?.. — внезапно прозвучавший со спины голос меня аж подбросил. Подпрыгнув, я выхватил нож, развернулся.

Дед, смотря на оружие, просто выпал в осадок: с широко раскрытым ртом, выпученными глазами, заворожённо застыл, не в силах пошевелиться, мне даже почудился глухой стук его челюсти в момент соприкосновения оной с землёй. Я, было, подумал — старик перетрусил — но нет, он просто был поражён и виной тому, очевидно, стал мой клинок.

Дед жестом потребовал нож — пришлось удовлетворить его просьбу. Он с неким подобием полупоклона, бережно приняв его, начал с ним разговаривать:

— Так вот ты какой, легендарный скрамасакс!.. Как сюда ты попал?.. Где твой хозяин?..

Я мысленно прокомментировал ситуацию: "Да уж… дурдом! Не иначе! Старик, похоже, больной — совсем с головой не в ладах… Блин!.. Кругом одни психи!.."

Прохор с минуту, пристально изучая, вертел нож в руках — едва на зуб не попробовал, затем вновь задал клинку несколько абстрактных вопросов и с явной неохотой, вернув, предложил:

— Пойдём, позавтракаешь — там поболтаем, чувствую, съедает тебя любопытство. Есть у меня пару мыслишек, озвучу.

Бросая хмурые взгляды на Прохора, под холодное молоко съел пару тёплых, воздушно-обалденных лепёшек — наелся.

— Ну, приступим, — решительно выдохнув, звонко хлопнул себя по коленям, — для начала, расскажи-ка мне дедушка — где я? Кто ты? И что вчера это было?

Собравшись с мыслями, Прохор поведал такое!.. Что я весьма долго не мог промолвить ни слова — открыв рот да хлопая веками, сидел, словно китайский болванчик:

Забросило меня в прошлое, точнее — в тысяча четыреста пятьдесят третий год, разумеется, от Рождества. Тут старый не удивил, поскольку, после общения с Аникой и инцидента с татарами всё само стало ясно — дело тёмное, точнее выражаясь — труба.

Предваряя беседу, дед извинился за то, что влез ко мне в разум, упомянув о необходимости оного ввиду отсутствия времени. Подозрения оправдались: старик какими-то грибами да травками отключил мне сознание и, проникнув в голову, знает практически всё.