Александр Руб - Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

Купил естественно я и продуктов. Прошлогодней картошки, кусок сала, хлебушка… Он теперь стал именно хлебушком, там — внутри меня. Потому что нет его и дорог. Банку порошка зубного купил — мятного. Мой на исходе. И на чай разорился. Три щепотки на заварку. И так кое-чего по мелочи. Покупки сложил в купленный тут же по случаю, ещё один вещмешок. Вместо авоськи или пакета. Которых тут тоже нет.

Домой пошел.

Смеркалось. Как сказал — так сразу Задорнова и вспомнил.

Воздух поблек, повыцвел, и окружающее потихоньку стало терять цвет и глубину. Солнышко уже скоро зайдет. Все начали расходиться по домам. Ну и мне пора. Живот не то, что подводит — яма там бездонная образовалась. Поторапливаюсь. Скоро совсем стемнеет. А бродить тут по ночам — удовольствие ниже среднего. Темно и глухо тут, как в забытой деревне. Никакого уличного освещения. Чернота сплошная. Подсветка только из звезд и отчего-то искренне ненавидимой мной Луны. Я, как послушный воспитанник развитого и безопасного капиталистического общества, зашел в первую попавшуюся подворотню и дослал патрон в патронник. Ухватистый короткий пистолет «Вальтер» перекочевал из кармана галифе в карман плаща. «Спасибо» капитализму — научил беречься. Да и Серегин пример стоит перед глазами. Лучше я испорчу плащ в критической ситуации, чем испортят мою шкуру чем-нибудь колюще-режущим.

Очень не желаю я, чтобы в посмертном эссе на мою смерть прозвучало что-то вроде: «В соответствии с заключением судебно-медицинской экспертизы смерть С. Адамовича, последовала от колото-резаных ранений… сопровождавшихся массивной кровопотерей… и аспирацией крови в легкие. Указанные телесные повреждения образовались от воздействия колюще-режущего предмета — ножа и имеют признаки прижизненного происхождения». Или там насквозь казенное: «Смерть наступила от механической асфиксии…» и что — «потерпевшему нанесены множественные ножевые ранения в жизненно важные органы, что явно свидетельствует об умысле подсудимых на убийство». Если они конечно будут.

Я шел и прикалывался сам над собой.

Бля! Накаркал… Доприкалывался. Короткий переулочек, которым я хотел срезать путь, внезапно преградили двое. В почти наступивших сумерках они отклеились от стены.

Я мгновенно обернулся. Сзади ещё один. Трое.

«Внезапно появились». Как же «внезапно». То что меня вели от барахолки я не сомневался. Уже на второй улице я срисовал «хвост». Шпаненок в кепке-восьмиклинке. Этакий ухарь в широченных коричневых штанах и сером пиджаке, с выпущенном на него, воротом белой рубашки. Он усиленно делал вид, что совершенно случайно идет за тупым военным. Ну прямо как в плохом кино. Хотя откуда им хорошее-то увидеть. Глупо было надеяться на то, что крупная покупка пройдет мимо заинтересованных глаз. Она и не прошла. Только я вот отчего-то думал, что меня захотят проводить до дома. Не захотели. Значит, их было двое. Один побежал доложить. А вот второго я пропустил.

Незатейливый сюжет, однако. Ещё чуть-чуть и совершенно стемнеет заборы вокруг глухие… Самое то — для них. Это они так думают. Как не странно — я тоже думаю точно так же.

Остановился. Продолжая держать правую руку в кармане, большим пальцем поднял предохранитель вверх. Не очень удобно — вернее очень неудобно. У «Вальтера» предохранитель управляется флажком на левой стороне затвора. Очень коряво сделано.

Я тем временем сделал вид, что заметался. Их же трое. Совершенно естественная реакция. А может и нет. Черт его знает, как тут реальные фронтовики себя ведут? Вряд ли мечутся перед шпаной.

Передние достали ножи. Я, резко развернувшись — заторопился назад. Все-таки купились! Тот, что сзади, выразительно помахивая ножом, торопился к месту действия. Загонял дичь. И страховал, предупреждая от моих возможных дурных действий. Убивать меня никто не планировал. Обычный гоп-стоп. Только вот не в этот раз. Прижавшись к забору, я обреченно ждал, бросив «сидор». Ждал, покорно опустив руки. Ждал, пока задний приблизится. А то бегай ещё потом за ним по незнакомому городу в темноте. Мою правую руку прикрывала пола удачно распахнувшегося толстого плаща.

— Ну что, фраер? Клифт снимай. И деньги го…

На этом монолог и закончился. Идеальные условия для стрельбы. Как в тире. Раздались, почти подряд, три выстрела. А потом ещё один. Контрольный. А стрелять-то мы умеем. Оба…

Я легко подхватил вещмешок, брошенный под ноги, и торопливо выскочил из переулка. И уже неторопливо двинулся по улице. Где-то вдалеке заполошно лаяла собака, было слышно голоса, перекликающиеся за глухими заборами. Заборы и мне сыграли на руку.

Я шел, и такт шагам декламировал про себя:

Мучился ли раскаянием, как любят вопрошать у Достоевского? — Нет! Или как, страдая жадным обывательским любопытством, заглядывая в глаза, любят спрашивать на «НТВ»: «А что вы при этом чувствовали?». — Да ничего! Ни хрена я не чувствовал… Совсем. Плавал во мне легкий пепел любопытного равнодушия. Да слегка, подрагивали пальцы от адреналинового отката. Раскаяние. Сожаление. Страх… Ничего этого не было.

Как будто кто-то нарезал бумажек и, написав на каждой по слову, поджег их и бросил. И вот летит она мимо меня, сгорая. Осыпаясь на лету невесомым пеплом. Влево-вправо…

Влево-вправо…

Я уже говорит — равнодушный я. Мне все равно, что я только что положил троих.