Александр Руб - Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

— Г-где во-воеваааал, ко-ооо-реш? Х-хотя по-по-по-по рылу вид-но-о-о-о, — и указал на дверь, выпуская майора из плена: иди, мол, и больше мне на глаза не попадайся.

Майор, как ныне говорится, тут же слинял. Из военкомата. Но не из города. Он сделается судьей в Чусовском железнодорожном отделении прокуратуры, много людей погубит, много судеб искалечит, но умрет в страшных муках, умрет от изгрызшей его болезни, как и положено умирать мерзавцам.

Ваня Шаньгин проживет всего несколько лет после демобилизации, будет торговать семечками и табаком на базаре, пить, куролесить, жениться по два раза в год, чаще и чаще падать в припадках в базарную, шелухой замусоренную пыль, в лужи, оранжевые от примесей химии с ферросплавного завода, и однажды не очнется после припадка, захлебнется в луже.

Но когда это еще будет?.. Тогда же, в военкомате, Ваня был возвышен народом до настоящего героя. Да он, Ваня Шаньгин, и был истинным народным героем войны. Слово «герой» затаскали до того, что оно уже начало иметь обратное воздействие, отношение к нему сделалось презрительное, однако по отношению к Ване Шаньгину, кости которого давно изгнили в глине и камешнике чусовского кладбища, я произношу это слово с тем изначальным, высоким, благоговейным смыслом, которое оно имело когда-то.

Возле входа в военкомат, по правую руку, при купце была отгорожена — для уличного люда, конюхов, дворников, нищих и богомольцев — комнатенка наподобие кладовой, с узким окном в стене. Перегородку в ту «людскую» пролетарии сорвали, сожгли, железную печку, видать, сдали в утильсырье, но вверху брусьями, по бокам стояками отгороженное от «залы» помещение это все-таки отделялось. Деревянная, еще до революции крашенная широкая скамья была там укреплена вдоль стены, и на ней поочередно «отдыхали» изнуренные вояки; совсем уж бездомные, бесприютные демобилизованные бедолаги дрыхли под скамьей.

Спиной к «зале» и народу дрых уже несколько суток сержант с эмалированными, синенькими на багровом, угольниками, пришитыми на отворотах шинели. У него была чудовищных размеров плоская фляга, обшитая толстым сукном. Знатоки утверждали — «ветеринарная», и знатоки же объясняли, что во фляге той и зелье лекарственное для коней, коров и прочего скота, которое этот сержант приучился потреблять и не отравляться. И правда, что-то было тут нечисто. Проснувшись, сержант таращил безумно горящие глаза на народ, на помещение, потом отчего-то на карачках полз к баку с водой и, гулко гакая кадыком, выпивал две, иногда три кружки воды, после чего, сронив шинель, мчался на улку и долго оттуда не являлся. На задах купеческого двора, в недавно замерзшем бурьяне, зевало двумя распахнутыми дверцами дощатое сооружение, и два не успевающих замерзнуть желтых потока от него пересекали двор и уходили под дощатый тротуар, завихряясь в булыжнике, покрывавшем улицу Ленина, водопадом ниспадали через бетонный барьер к кинотеатру «Луч», иногда захлестывали вход в кинотеатр, тогда подполковник Ашуатов призывал в наряд более или менее знающих еще дисциплину бойцов заняться «санитарией», пообещав им дополнительную карточку за работу и ускоренное продвижение с оформлением документов.

На ходу затягивая поясной ремень, шурша обросшим ртом, сержант спрашивал: «Кака очередь прошла?» — «Пятьсот шешнадцать», — отвечали ему. «У меня, кажись, шессот пята. Как сержанта Глушкова выкликать станут, разбудите, товарышши», — и опять гукая по-конски кадыком иль селезенкой, отпивал из огромадной фляги никому не известного зелья, вешал флягу через плечо на веревочку, поправлял шапку в головах и, укрывшись шинелью, разок или два передернув плечами и спиной, опадал в провальный сон.

Старожилы утверждали, что очередь сержанта давно прошла, но он номер ее твердо не запомнил и вот живет, значит, под скамейкой и с голоду не помирает, потому как есть подозрение: во фляге у него не просто питье, а питательная смесь, пущай и скотская, но он навычен к ней.

Вот сюда, в этот бедлам — окунулся и я. Практически никакой разницы. Такое ощущение, что автор получал документы именно тут. И бак из обрезанной бочки, и сизые клубы горлодеристой махры, и смех, и крики — все такое же. А клубы дыма, вырывающиеся из двух открытых окон, увиденные мной на подходе были такой ядреной концентрации, что слегка напоминали начинающийся пожар. А когда я зашел внутрь, то увидел, что в длинном коридоре можно было вешать топор, несмотря на настежь распахнутые немытые окна. Мама дорогая! Да по сравнению с этим бардаком — наши военкоматы с пьянющими призывниками — образец кротости… Узнал кто тут последний, и свалил от греха. Состроил высокомерную рожу — «И ходу, отсюда Киса — ходу». Если спросят, кто да где? Все. Тут, общими словами не отделаешься. Судя по моему — триста девятому номеру, раньше, чем завтра после обеда тут делать нечего. Оказалось, что не я один такой «умный». Только вот отчего-то никто не подрывался тут заработать. Не пожелал нажить и продать свою очередь. Никому это просто в голову не приходило. Стояли все… Вот так.

Сходил на барахолку. Купил продуктов. Приобрел кусок кожи, ниток и старую кобуру. Решил разнообразить свой досуг. Смена работы — тоже отдых. Надо мне сшить подмышечную кобуру. Уж не знаю, есть тут сейчас такие или нет, но отмазка железобетонная есть — видел такую у эсэсмана. А немцы, как известно большие хитрецы на всякие штуки. Вот черт! Назовешь вот так эсэсмана — «эсэсманом», и все. Может, нет тут этого слова, тут только эсэсовец. Вот они долбаные мелочи на которые никто не заморачивается. Значит, останусь «нелюдимом» — хоть какой-то шанс.

Прикинул оставшиеся деньги… при жесточайшей экономии — хватит месяца на два, два с половиной. А потом? Ладно, будем посмотреть. Пока буду просто вживаться. Как там, в «Щите и мече»: «Значит, надо ждать, вживаться в ту жизнь, которая станет его жизнью, быть только Иоганном Вайсом, практичным и осмотрительным, который предпочитает всему скромную, хорошо оплачиваемую заботу по своей специальности, уподобиться господину Фридриху Кунцу, его бывшему хозяину в Риге, стать владельцем авторемонтной мастерской». Ну стать «владельцем автомастерской» мне не светит, но стать хорошим милиционером постараюсь. Получил я наконец-то законную отметку! Всего лишь: встав на учет, расписавшившись, ответив, написав, заполнив, перейдя, написав, отметив, отдав, написав, расписавшись, отметив, написав… Вот СДЕЛАВ ЭТО ВСЁ и прочую бюрократическую лабуду и мутотень, и главное, НЕ РЕХНУВШИСЬ при этом — я стал гражданским человеком. Получив наконец, эту добанную справку для паспортного стола, я направился домой. Завтра с утра пойду на работу в милицию устраиваться.