Оксана Щербатая - Мой отчим - советский пенсионер

— Так ты, деточка, у меня и спроси! Женка-то мово внучика в сельсовете работает, все сведения нашенские к ней идут, а я все слышу и на ус мотаю… Где ж ус мой?

И старуха так залихватски засмеялась, ровно как молодая озорница… Не в первый раз восхищаюсь крепостью духа и тела многих представителей старшего поколения…

И рассказала я бабуське про Савчука Семёна Васильевича, который, якобы, выручил меня когда-то в Москве, и сказал лишь, что живет в Гиганте, даже улицу не назвал, — рукой махнул… А сейчас вот приехала я к родным на родину, в милый Сальск, и сразу поспешила разыскать своего спасителя и долг возвратить.

— Так зачем тебе его искать, время тратить понапрасну, милая? Ты мне деньги давай, а уж я его и разыщу, и должок твой ворочу, и поклонюсь от тебя! — И старушка закатилась визгливо-девичьим озорным смехом. — Шучу, милая… Позднёхонько только ты, голуба моя, к нам наведалась. Не отыщешь ты своего здесь Семёна Васильевича. Он, почитай как год тому, дом закрыл да и уехал отсюда куда глаза глядят. Да только красивые его глазоньки на небушко глядели… Что смотришь? Ты слухай сюда: года два тому назад приехали в нашу сторонушку из далекой Сибири-матушки муж да жена, высоченный Семён и жена его Алевтина, красавица писаная, рыжая, как вот ты, глаза переменчивые — то зеленые, то серые, то синие… Красавица, одно слово: статная, высокая, смешливая… Немолода уж была, но — красавица… А только вскоре по приезде заболела Алевтина болезнью неведомой: рыжий волос седым сделался, высохла вся, как в сказке. Доктора не могли никакой болезни найти, никаких опухолей или там чахотки, — ничего! Говорили "упадок сил", и всё. Умерла она быстро, уснула во сне однажды, — не проснулася… Семён ее и в Сальск, и в Ростов, и в Москву возил, но умирать она сюда возвратилася, так и сидела на солнышке, грелась кошкою, так и уснула на крылечке… Семён, почитай, ополоумел: не стало его красавицы писаной, любушки-голубушки… А детей у них не было, поди, а, может, война отняла… Выстроил он ей памятник как дом гранитный, — неправильный, скажу тебе, памятник, — последний приют должен быть скромным и незаметным, без крику… Кажный божий день ходил на могилу и плакал… Думали, сам помрёт или вовсе ума лишится, в больницу попадёт, но он оклемался, успокоился вроде, с виду-то… или задумал чего, не ведаю… Приходил ко мне последний раз, чаю испил с пирогом яблочным да медом, помягчел, поведал странную байку, будто заболела его женушка, искупавшись в "проклятом" озере, оно все её силы забрало и кровь высушило. Наверно, помешался он все-таки чуток, думаю… Так что ты, милая, спокойно оставь те деньги себе: Семёна здесь нет более, да и не последнюю копейку он тебе отдал, почитай… А ты, милая, — славная девочка, понравилась мне: скромная, тихая, глазки опускаешь, словно из былых времен родом. Всегда, как окажешься в Гиганте, приходи! Рада буду душою!

Вскоре я уже возвращалась домой в другом поезде. Снова "зайчиком" попросилась, — отказу не было. Ехала и думала, почему же дядя Семён нам с мамой ничего не рассказал, что совсем рядом его бывшая жена захоронена, и дом стоит заколоченный… Мама его так любит! Какой он гордый… Может, он всё время ездит на могилу, ухаживает и тоскует? Я-то думала, что веселее дядь Семёна в мире нет…

Но вряд ли он сюда ездит: дом — заколочен, где бы он ночевал по стольку ночей? Бабуся бы непременно сказала, если бы у него здесь друзья были или "женщина"… Значит, все-таки дядь Семён куда-то еще наведывается… То есть о прошлом его я малую толику сведений вызнала, но настоящее — мраком покрыто… Куда вот мог он деться, если его паспорт остался лежать в кармане мятого пиджака в ящике для грязной одежды? Как можно ездить без паспорта?

А мама-то моя, оказывается, судя по описанию Матвеевны, донельзя похожа на бывшую жену дяди Семёна, один к одному…

Добралась в Сальск успешно. Мама так и не вызнала ничего о моей разведке…

Мёд она нахваливала невероятно и все просила меня потом ту загадочную бабулю-торговку ей указать: мама думала, что мёд-то я в Сальске прикупила…

Дядя Семён вернулся только дней через десять. Изменился поразительно. Будто на десять лет состарился. Волосы окончательно поседели, седой чуб придавал ему удивительно интеллигентный вид. Исхудал, словно после тифа или другой тяжелой болезни. Глаза болезненно светились красным огнём, слезились, будто он плакал каждую минуту, не переставая. Пиджак, в котором уезжал, висел на нём, как на вешалке. Дядю Семёна словно подменили: руки тряслись как у пьющего, вена на шее билась, лицо покрылось сетью резких морщин. Словно другой человек вошел в дом: опустившийся или больной.

От дяди Семёна в день возвращения пахло перегаром. Раньше он пил лишь коньяк дорогой да вина марочные, — умеренно. Когда он вошел, мамы не было. Он меня обнял за плечи как-то почти по-стариковски. Рукой махнул: мол, ни о чем не спрашивай… Сел на диван, вытащил из кармана пузырек с тёмной жидкостью, вытащил из кармана кусочек сахара-рафинада, накапал сколько-то капель на сахар и в рот положил. Потом пошёл на кухню, вытащил початую бутыль водки, отпил без закуси, запил молоком. Совсем будто с ума сошел… Сказал, заикаясь:

— Зоя! Как все-таки хорошо, что я вас с мамой нашел… Есть, куда возвращаться…

Лег, не переодеваясь, на диван и тихонько задремал, то ли вид делал, что спит…

Почему я в тот день находилась в доме "родителей" в послеобеденное время? Объяснение простое: почту в тот день закрыли на два часа раньше, по производственной необходимости. Две наши уборщицы, баба Дуся и баба Люба, — громкогласные толстухи предпенсионного возраста, поставили перед заведующей вопрос ребром: мол, не будут они задерживаться на работе дольше положенного срока. Или обе уволятся и сторожихами пойдут, сторожа везде требуются… Или уж лучше убирать продмаг: там дефицит дают… И зарплата везде одинаковая, — минимальная, государством установленная… А только сейчас им "вынь да положь" пустое, без сотрудников, помещение, так как морить тараканов, — дело первостепенной важности, и так все клиенты, кто ходит к нам за квартиру платить и открытки с посылками получать, сплетни о почте нашей распускают, что из чернильниц тараканы чернильные вылезают и ползают по квитанциям. Скоро обещает начальство нагрянуть с проверками, — нужно тараканов "поморить"… И наше высшее начальство, как ни странно, согласилось с доводами уборщиц, поскольку работа "хранительниц чистоты" — самая ответственная и важная. Потому что почтальонок найти куда как проще, чем уборщиц, — труд последних оплачивается столь низко, что никто не идёт полы мыть. Кадры — серьёзный вопрос наших дней: инженеров и бухгалтеров становится всё больше, а пол мыть и цеха убирать, или там у станка стоять и работать в три смены, — никто не хочет… Энтузиазм первых пятилеток, тридцатых "стахановских" годов, — давно пошел на убыль…