Василий Сахаров - Вольный Дон [publisher: МедиаКнига]

«Э-хе-хе, – подумал я, – в следующий поход надо одному идти, а то влечу когда-нибудь в блудняк с такими сотоварищами, и придется мне туго».

Будто вторя моим мыслям, из ворот появились хмурые атаманы. Они подошли ко мне, остановились и Бурсаченко, со злобой, взметнув сапогом серую пыль, сказал:

– Добычи взяли много, а погрузить ее некуда. Говорю своим казакам, куда тянете, бросайте все лишнее, а они уперлись рогом – нет наше, не бросим. Бисовы дети!

– У меня тоже самое, – вторил ему Нечос. – Половину хлама придется в Геразе бросить.

– Угу, – согласился я с ними, и спросил Харько: – Что по деньгам?

– Хочешь сейчас все решить?

– Да. Пока ваши отряды доберутся до Гераза, мои ватажники уже закончат погрузку и будут готовы отплыть, а рядом вражеская конница. Так что сам понимаешь, лучше всего сейчас финансовые вопросы уладить и в порту разделить деньги, а в море уже каждый сам по себе.

– Не доверяешь моим казакам?

В голосе Нечоса была легкая досада и наигранная обида, но я не обратил на это никакого внимания.

– Доверяю, Харько. Но если в Геразе на нас навалятся серьезные вражеские силы, мои люди за ваше добро и разгильдяйство помирать не станут.

– Да-да, – поддержал меня второй атаман. – Деньги надо сразу раздуванить, а то мало ли что…

– Ладно, – согласился Нечос. – Давайте считать, что у нас имеется. В городской казне и в домах местных богатеев взято серебряной и золотой монеты на шестьдесят тысяч рублей. Все деньги под надежной охраной и до Гераза доедут в любом случае. Что у вас?

– У меня казны только на десять тысяч, – сказал Бурсаченко.

– И у меня двадцать, – добавил я.

– Итого девяносто. – Нечос заметно повеселел и ухмыльнулся. – Неплохо, браты!

– Это так.

Мы с Бурсаченко сказали эти слова одновременно, и тоже засмеялись, поскольку деньги это всегда хорошо. Особенно, когда ты уверен, что тебя не обманут. Отсмеявшись, мы посмотрели на Харько, а он, уже подведя нехитрые подсчеты, огласил окончательный результат по дележу казны:

– От меня Никифору еще десять тысяч. Как прибудем в порт, сразу забирай. А тебе, друг Зиновий, пять тысяч. Все по справедливости?

– Вопросов нет.

– Принимается.

Услышал все, что хотел, я покинул атаманов и устремился вслед за своей ватагой. Арьергард догнал быстро, марш к Геразу прошел нормально, и в порт мы вошли после полудня. Время на погрузку имелось, и к тому моменту, когда, высунув языки и, загнав тягловых животных, обозы Бурсаченко и Нечоса добрались до конечной остановки, мои три расшивы уже были готовы отчалить. Однако я был вынужден ждать своих компаньонов, которые устроили на берегу сортировку добычи. А после того как положенная нашей ватаге денежная сумма в мешках с абасси перекочевала на борт моего судна, нам еще пришлось обеспечивать безопасный отход.

Надо сказать, что занялся я этим очень вовремя, так как на равнине за портом появились дейлемиты с предгорий Эль-Борза, злые бойцы, в количестве около полутора тысяч всадников. И если бы не Межа с Волдырем, за три дня построившие на окраинах городка баррикады, и мои мортиры, которые пресекли попытку атаковать порт, пришлось бы нам туго.

Однако снова все обошлось. Бомбы мортир навели шороху среди вражеских конников. Перед самой баррикадой они замялись, а дружные ружейные залпы вместе с грохотом ручных гранат окончательно лишили их желания лезть напролом. Так что, пересидев ночь в обороне, ранним утром следующего дня мы покинули Гераз. И стоя на корме расшивы, я смотрел на перегруженные суда моих компаньонов, которые за малым бортами воду не цепляли. Затем переводил взгляд на огромный костер из добычи, которую пришлось бросить на берегу, и думал о человеческой жадности, которая еще никого до добра не доводила.

Россия. Москва. 15.08.1710.

«Три месяца назад я был полон надежд и радости, а теперь разбит, раздавлен судьбой и сломлен морально».

Алексей Петрович Романов сидел на скамейке подле простой могилки с самым обычным деревянным крестом, смотрел на нее и его одолевали тяжкие думы. Он корил себя за то, что пошел на поводу у патриарха Стефана Яворского и, в итоге, потерял своего неродившегося сына и любимую девушку Фросю Фролову, хозяюшку – как он ее ласково называл. И теперь она лежит в могиле, а священники не желают отпевать умершую любовницу императора.

А началось все с того, что ровно три месяца назад было получено письмо от атамана Войска Донского Кондратия Булавина с претензиями к церкви, и в этот же день государь имел беседу со своим лейб-медиком Дмитрием Тверитиновым, который просил у него заступничества перед патриархом. И в связи с этим, а так же с тем обстоятельством, что его любовница была беременна, а молодой император хотел на ней жениться до рождения ребенка, он незамедлительно отправился из тихого и милого сердцу Коломенского дворца в Москву, где имел беседу со Стефаном Яворским.

Что хотел от русской православной церкви Алексей Петрович догадаться не сложно. Защитить преданных ему людей, унять инквизиторов и получить разрешение на брак со с любимой девушкой, которая живет с ним во грехе. А патриарх, будто ждал появления Алексея, и к беседе с государем был готов. Поэтому на каждый вопрос императора уже имел ответ.

Хочешь, чтобы из поруба выпустили Фому Иванова и не трогали Тверитинова? Это возможно, но с покаянием богохульников.

Желаешь, чтобы Протоинквизиторский приказ не совался на Дон? Патриарх не против и немедленно укажет архимандриту Пафнутию не посылать своих людей на юг, по крайней мере, на некоторое время.

А вот женитьба на крепостной девке, которая до свадьбы успела нагулять живот, встретило полнейшее непонимание со стороны Стефана, который считал, что Фролова не ровня повелителю России.

Однако Алексей был тверд. Он настаивал на своем и смог добиться благословения патриарха, но опять же, с некоторыми условиями. Церковь получит от государя серьезное денежное подношение, а Ефросинья Фролова была должна, подобно Тверитинову с учениками, отстоять трехдневную службу перед иконами и этим замолить свой грех. Император согласился с условиями Стефана и погубил свою любимую Фросеньку и ребеночка.

Послушная воле Алексея, простая, добрая и спокойная крестьянская девка Ефросинья три дня и три ночи, не смыкая глаз, без еды и почти без питья, под строгими взглядами священнослужителей, молилась в Успенском соборе. А когда пришло время встать с колен, от переутомления и нервного перенапряжения у нее случился выкидыш. И будь рядом опытный медик или просто сведущий в медицине человек, который бы вовремя остановил кровотечение, девушка выжила бы. Но черные мракобесы до последнего момента не впускали в храм никого из свиты императора, который ждал свою возлюбленную на паперти собора. И так, вместо радости, в тот день Алексей Петровича получил одно из самых серьезных и горьких испытаний своей жизни.