Василий Сахаров - Вольный Дон [publisher: МедиаКнига]

– Мне ясна твоя мысль, сотник. Однако, – я кивнул в сторону кучи отрубленных голов, метрах в ста от костра, – зачем вы убили людей, ведь их можно было продать?

– Этих нет, – Каюм покачал головой. – Горцы и дикари, взять с них нечего и товар плохой, строптивый.

«Дикари, говоришь, – подумал я и посмотрел на грязного кочевника, – ну-ну. Мы тоже дикари, что ты, что я, разница небольшая».

Но, по понятным причинам, я ему не возразил. Ни к чему тревожить союзника словами, и согласился с сотником:

– Ты прав, Каюм. Когда вы обратно к орде возвращаетесь?

– Завтра утром. Дальше дорог нет, только горы.

– Отлично. Мы с вами. Ведь у вас имеются заводные лошади?

– Конечно, – калмык посмотрел на кипящий котел и, хлопнув в ладоши, вскрикнул: – Шулюм готов, давай кушать, атаман.

Горячее варево было разлито в деревянные плошки, в которых темной каймой застыл жир от прошлой трапезы и, держа емкость в двух руках, я отхлебнул наваристый бараний шулюм. Тепло прокатилось по пищеводу. Желудок заработал, забурчал, и я с глубоким удовлетворением подумал, что уже завтра начнется мое возвращение домой.

Речь Посполитая. Дубно. 05.08.1711.

Король Речи Посполитой Станислав Лещинский, тридцатипятилетний мужчина со склонностью к полноте, сейчас никак не напоминал государя сильного государства. Он восседал на крупном вороном жеребце, который был сильно истощен и его взмокшие впалые бока говорили о том, что это животное находится в движении уже очень долгое время и ему требуется отдых. Некогда богатая одежда короля была изорвана, левая рука перевязана, на правой щеке красовалась длинная ссадина, а сапоги Лещинского, явно, были ему велики.

Станислав посмотрел на свое войско, точнее сказать, на его остатки, полторы сотни конников, в большинстве своем, королевских охранников, и подумал, что не понимает, как так могло случиться, что он потерпел поражение. И от кого? От грязных холопов и казаков. Позор! И кто в этом виноват? Конечно же, не он, а шляхта, которую король позвал на войну.

Да, именно они, все эти знатные магнаты и шляхтичи, вот кто истинные виновники разгрома Посполитого Рушения. Они слишком долго собирались к Житомиру. И каждый ставил себя ему вровень, пуская всем окружающим пыль в глаза богатыми нарядами, пирами, золотыми цепями, драгоценными камнями, дорогим оружием и роскошными шелковыми одеждами. За каждым знатным аристократом двигался длинный обоз с фаворитками из великосветских и простых шлюх, певцами, слугами, кроватями, большими шатрами, мебелью и посудой. И где это все теперь? Досталось грязным мужикам и казакам, которые сейчас спят на панских постелях с красивейшими женщинами Польши и города Житомира.

Б-рр-р-р! Вспоминая свое бегство, Станислав поморщился. Еще позавчера он обсуждал с лучшими польскими генералами план второго сражения с силами малороссов и запорожцев, а ночью разверзлись врата ада. Артиллерийская канонада расколола ночную тишину. Сотни орудий метнули свои ядра и бомбы в сторону раскинувшегося под Житомиром польско-литовского лагеря и погрузили его в огненный хаос. Взрывы волной прокатились по расположению королевских войск. Пожары осветили темную летнюю ночь. Заржали кони, забегали люди, и десятки противоречивых команд всколыхнули разрозненные отряды. Одни офицеры приказывали наступать на врага, другие отступали в город, третьи занимали наспех оборудованные редуты по периметру оборонительных позиций, а четвертые готовили прорыв из кольца окружения, в котором находилась армия.

В тот момент, как истинный воитель, король облачился в золоченый венецианский панцирь, вскочил на резвого коня и с обнаженной саблей помчался на передовую. И, наверное, там бы он и сгинул во время ночного наступления малороссов на редуты его армии. Но нашелся человек, который не растерялся в хаосе сражения и вытащил его сначала из-под артиллерийского обстрела, а затем, под утро, сумевший собрать несколько сотен людей в кулак и прорубиться через боевые порядки наступающих врагов в чистое поле. И именно поэтому сейчас король находится на пути к спасению, а не сидит подобно своим знатным подданным на цепи у шатра проклятого схизматика Мазепы и его сотоварища сечевого атамана Гордеенко.

– Ковальский, где мы сейчас находимся?

Лещинский устало повернул голову налево и бросил взгляд на своего спасителя, незнатного шляхтича из Познани, который всегда находился рядом, Тадеуша Ковальского. Тот, стройный русоволосый вояка с крепкими руками и широкими плечами, подъехал к своему государю и, подобно ему, окинув взглядом все, что осталось от непобедимого Посполитого Рушения, ответил:

– Примерно в десяти милях от Дубно, мой король, так что если не случится беды, и нас не настигнут или не перехватят, через два часа мы будем в безопасности.

– Ты думаешь, что за нами погоня?

– Я это знаю, – Ковальский распахнул на груди прожженный серый кунтуш, правой рукой растер красную грудь и, бросив взгляд назад, добавил: – Казаки рядом, и они твердо намерены захватить вас в плен, мой король. Но пока я и воины нашего отряда живы, у них ничего не выйдет. Слово в том даю.

– Как ты думаешь, почему мы проиграли, Ковальский?

– Не могу знать, мой король, – ушел от ответа шляхтич. – Мое дело драться за короля и Речь Посполитую, а отчего и по чьей вине мы потерпели поражение, мне не ведомо.

– Зато я знаю, кто виноват, – горько бросил король. – Однако изменить все равно ничего не могу. Была надежда, что эта война вытянет нас из клоаки безвластия и поможет мне укрепиться на троне, но видно судьба-злодейка не благосклонна ко мне.

Ковальский опять промолчал, ибо ему было не до страданий короля, который продолжал изливать на него свои переживания. Бывалый воин, который с шестнадцати лет только и делал, что сражался, и успел повоевать везде, где требовалась его сабля, шляхтич шкурой чувствовал, что опасность приближается. Ему хотелось приказать всем уцелевшим после Житомирского погрома воинам и королю пришпорить своих коней. Но он понимал, что это бесполезно. Животные устали и если довезут своих седоков до Дубны, это уже само по себе будет маленьким чудом.

Будто вторя его мыслям, лошадь одного из наемных жолнеров, признанного силача, белоголового немца Густава Кранца, заржала и упала на землю. Сам Кранц успел соскочить с седла и теперь, не зная, что делать, застыл рядом с животным, которое лежало на боку, било по пыльной земле копытами и только жалобно всхрапывало. За сегодняшний день Ковальский наблюдал подобную картину уже не в первый раз, и постарался не принимать происходящее близко к сердцу. Он только похлопал по шее своего верного буланого, которого некогда жеребенком отбил у крымских татар, и в очередной раз вспомнил его выносливость и резвость, благодаря которой все еще жив.