Максим Форост - Вперед, государь!

— В горах растаял снег, — уклонился Евтихий. — Кончилась зима, и высохли дороги.

— Твоя дорога — в Перейскую гавань, а оттуда морем домой, — чиновник искренне прижал руки к груди. — Ведать не ведаю, что тебе поручено, но клянусь, что выезжать из города в варварские земли — полное безумие. Благонадёжные подданные царицы туда не ездят.

— В варварских землях, — Евтихий заговорщицки перегнулся к нему через стол, — мне надо найти кое-кого из варваров. Ты, часом, не знаешь местного архонта, князя велегезитов?

2

Шестнадцатью годами ранее

Предместье Афин

Издали казалось, что холмы усеяны чем-то белым, вроде лебединого пуха. Нет, просто их склоны облепили стада коз и овец. Пастухи не увели их с собой и не укрыли в овчарнях. Они, бросив стада, разбежались, едва донеслись слухи о приближающихся легионах.

Говорили, что воины шли под римскими орлами и христианскими хоругвями. Говорили, за спиной у них оставалась выжженная земля. Фракийский легион, надежная и славная опора трона, занял бесчисленные местные дороги, а из варварских сёл легионеры не выпускают ни стариков, ни детей, ни женщин.

— Местные, как всегда, преувеличивают, — полководец был слишком грузен для воина, но держался в седле крепко.

На западе одиноко белел Парнас. Говорили, что на вершине этой горы обитали музы, спутницы Аполлона. На востоке просматривались стены Афин, а над ними купола с христианскими крестами. Со стороны посёлка варваров стелился дым, горела подожжённая оливковая роща — «дар богини Афины», как выразился кто-то из древних. В городе, названном в честь языческой богини, размеренно бил церковный колокол.

— Видимо, в промысле Создателя я многого не понимаю, — командующий не замечал, что говорит вслух, под его грузным телом поскрипывало седло. — Мы — эллины, мы — греки, а завоёвываем Грецию и предаём мечу Элладу.

— Это не Эллада, патриций Ставракий, — рядом с полководцем угодливо держался кто-то из столичных чиновников. — Это намного хуже.

Порыв ветра принёс новые клубы гари, клочья материи и неуместный звук — точно кто-то перебирал струны лиры или кимвала. Над рощей пронеслась стая птиц — лебедей или гусей — и сгинула. Ставракий передёрнул плечами. Из перелеска выглянула поляна с почерневшим деревянным идолом — птичий клюв, огромные пустые глаза. Ставракий поморщился и указал на идола рукой в легионерской перчатке:

— Срубить это и сжечь, — велел коротко.

Ветер швырнул в лицо обрывок материи, и полководец перехватил рукой эту холстинку. Клочок ткани пестрел вышитыми узорами. Ставракий скомкал тряпку и бросил коню под ноги.

— Лучше бы отправить это в огонь, — посоветовал навязчивый столичный чиновник. — Эти вышивки — обереги склавинских женщин, что служат мерзким идолам.

Ставракий согласно кивнул. Позади найдётся кому исполнить молчаливый приказ. Идола с деревянным клювом повалили и посекли мечами. В яме под истуканом что-то нашли, и молодой легионер бежал к Ставракию с найденной вещицей. Он протянул полководцу блестящее золотое яблоко. Ставракий в досаде оскалился.

— Это уже третье, — голос у Ставракия сел до шелестящего шёпота. Чиновник рядом с ним отвернулся и быстро перекрестился.

Такое яблоко не сделает ни один златокузнец: кособокое, со сломанной веточкой, с вмятиной от цветочного ложа и с червоточиной. Оно как будто бы ещё сегодня утром росло на ветке. Из леса опять долетел тот ноющий звук, словно некто перебирал струны на лире или на варварской арфе. Ставракий замотал головой.

— Велите в городе, — выдавил он, — пусть громче звонит церковный колокол. Не жалейте ни рук, ни ушей. Стойте… А это проклятое золото — от него мурашки по коже — в огонь его, в огонь! Пусть без остатка сгорит.

Брошенное в огонь золото запахло самой обыкновенной подгоревшей яблочной мякотью…

Среди идущего легиона между рядов воинов тянулась вереница пленных. В Пелопоннесе их ждали корабли и невольничьи рынки. Пленники были светловолосы и широколицы как все варвары. Это были женщины, мужчины и дети. Они шли в домотканых рубашках, расшитых по краям красными как кровь оберегами.

3

Афины, провинциальный городок на задворках Империи

«Они называются „сколоты“, а скифами назвали их греки… Говорят, что область, расположенную выше них по Борисфену, нельзя ни рассмотреть, ни пройти далеко вглубь из-за падающих лебединых перьев…»

— Ты часом не знаешь местного архонта, князя велегезитов? — холодно спросил Евтихий.

Чиновник откинулся назад и захохотал, указывая рукой в глубину трактира:

— Вот же один из них. Сидит в тёмном углу, пьяный как сатир в винограднике царя Мидаса!

Евтихий проследил за направлением руки. В тот конец трактира едва попадал свет из маленьких окошек. Человек действительно был пьян и сидел, повесив голову. Евтихий прошёл к нему и оперся о его стол двумя руками.

— Тебя как зовут? — спросил отчётливо, полагая, что варвар плохо понимает по-гречески. — Имя, имя? — он повторил.

Варвар поднял осоловелые серые глаза и внятно произнёс:

— Potyk!

— Потук? Или Поток? — не понял Евтихий. — Это что — имя?

— Потык, — выговорил варвар и уставился. Русые волосы прядями липли ко лбу и вискам. — Крещён как Михайло, — добавил с вызовом, — я православный.

— О… — Евтихий смутился: варвар сносно говорил по-гречески и был к тому же единоверцем. — Ты, значит, архонт? — неловко уточнил. — Скажи, ты — князь велегезитов?

— Велесичей! — поправил варвар. — Не коверкай слова, грек! — он сумрачно глянул и, соглашаясь, буркнул: — Ну, да, я — князь.

— О… — повторил Евтихий.

Князь Потык отставил кружку в сторону и мотнул головой. Впалость его щёк скрадывала короткая бородка. Он попробовал подняться, опершись о стол руками, но грохнулся на лавку. Евтихий внимательно изучал его.

— Прости, князь. Мы, греки, слишком мало вас знаем.

— А ведь там на-аша земля, — протянул варвар и нетвёрдо показал куда-то за дверь, наверное, в сторону городских ворот. — Это мой прапра… пращур завоевал её… Да-а! — он погрозил пальцем.

— О… — сощурился Евтихий и опустился рядом с ним на лавку. — А знаешь, друг, мы, греки, предполагали, что ваша земля на севере, где с неба падает лебединый пух.

Князь резко вскинулся, полоснул грека глазами и ухватил за плечо. Рука нетрезвого князя оказалась костлявой и крепкой.

— При чём здесь лебеди и лебединый пух, ну? — желваки пробежали под скулами, с князя слетел хмель, во взгляде на мгновение мелькнула тревога: — Говори, чужак, кто тебя подослал!

Евтихий вздохнул, успокаивая:

— Ну что ты, архонт, это из книжки. Премудрый Геродот написал так со слов какого-то перса.