Максим Форост - Вперед, государь!

— Я тебе скажу, — ухмыльнулся Потык. — Первого брата звали Gorynia. Горыня , хозяин гор, по-вашему. Это ничего. Зато второго звали Ussynia .

— Как? — насторожившись, переспросил Евтихий.

— А Уссыня , — налив глаза, повторил Потык, — водяной царь. Потому как ssati — это и есть «пускать воду». Понял, что ли? — Потык осклабился.

Евтихий даже не повёл бровью. С Перейской гавани ветер принёс запах тины и моря.

— Поразительно, — восхитился он. — Геродот записал их имена по-персидски. Липоксай — царь-гора. Арпоксай — царь-пучина. Третьим был Колоксай. Как зовут у вас младшего брата-счастливца?

— Ык! — Потык отступил к стене, отдышался, держась одной рукой за камни. — Третий был Dubynia… Дубыня , лесной царь… уффф!

Евтихий раздосадовано отвернулся:

— Не сходится, князь. Я ожидал услышать другое, например, царь-солнце. У вас со скифами разные легенды! Поэтому дорогу к золотому царству ты мне вряд ли подскажешь.

Потык, качаясь, пошёл за ворота. Евтихию показалось, что пьяный вот-вот свалится. Досадуя на него и жалея, Евтихий догнал Потыка и поддержал под руки. Тот промычал и сделал страшные глаза, показывая на стражников у ворот. Стражники-греки зубоскалили, глядя на спотыкающегося князя язычников.

За городской чертой на разъезженной сельской дороге князь просветлел. Михайло Потык вздохнул полной грудью и показно приосанился:

— А ты будь осторожнее, подданный греческой царицы! Здесь кончается власть вашего Императора.

— Полно, полно, — успокоил его Евтихий. — Прямо тут на пыльной дороге и кончается, — он усмехнулся. — Здесь Греция, Михайло Потык, а правит христианская царица Ирина.

— Здесь — Склавиния! — упирался князь варваров, отказываясь идти дальше.

— Конечно, конечно, — заверил Евтихий, — и золото скифов падает у вас с неба.

— Смеёшься? — помрачнел Потык.

— Нет, просто выпытываю правду, пока ты пьян, — признался Евтихий. — Князь Михайло, здесь когда-то жил царь Мидас, который умел превращать предметы в золото.

— Не здесь жил твой царь, — твёрдо выговорил Потык.

— Верно, — Евтихий удивленно поднял брови. — Некоторые говорят, что жадный царь жил во Фригии, а это в Азии. Но всё равно, здесь Эллада, и отсюда отплыли за золотым руном аргонавты.

— Нет, не отсюда, — упрямился князь Потык. — А из Иолка, это севернее.

— О… — в который раз смешался Евтихий. — Ты, архонт иноземцев склавинов, а знаешь эллинские мифы?

— Архонт иноземцев? Кто из нас иноземец, грек!

Сельская дорога огибала холмы и ветвилась на тысячи тропок. Из оливковой рощи кричали дети — не по-гречески кричали, а по-склавински. «Князь Потык прав, — вдруг понял Евтихий. — Здесь не Эллада. Греция определённо закончилась городскими стенами».

Михайло Потык набычился, шагнул на Евтихия и сгрёб его за греческий плащ-гиматий.

— Ты — кто, пришелец? — он дохнул выпитым вином. — Ворота города позади, ты не заметил? Кругом земли славян. Здесь я правитель. Не смотри на меня миндальными греческими глазами, я не всегда таков как сегодня! Я князь этой общины и правлю ближними сёлами по нашим славянским укладам. Кого ты ищешь, грек? Отвечай же!

Худощавый, но жилистый местный архонт не выпускал Евтихия. Евтихий мягко перехватил его руку:

— Я разыскиваю Акамероса, архонта славян всей Велзитии.

6

Шестью месяцами ранее

Константинополь, столица Империи

«В ноябре месяце крамольники уговорили тех, кто находился во дворце Терапии под стражей, идти в великую церковь, чтобы кого-нибудь из них провозгласить царём; а войско уже собралось в церкви…»

Константинополь — город царей. Он — велик, всякого иноземца он поражает многолюдством. В крупнейшем храме города — в соборе Апостолов — теснился народ. С распахнутых настежь медных дверей слепило солнце. Время от времени в вышине бил колокол.

— Император! Император! — возглашала толпа.

Через скопище народа легионеры от дверей храма до алтаря прокладывали улицу. Народ сторонился, кто-то кричал, кого-то теснили, толкали, давили. Под крики ввели пятерых. Худые и измождённые, они еле держались на ногах, и на лицах застыл ужас. Один из пятерых всё время спотыкался и хватался за поводыря.

У дверей собора зажатый тисками людского сборища стоял Евтихий.

— Кто эти калеки?

— Как — кто? Из-за них весь шум! Их привели из Терапии, из дворца Врачевания, — сказал кто-то слева, а может быть справа.

Взглядом Евтихий выхватывал из толпы военных. Бойцы проникали в собор Святых Апостолов по одному, по пяти, по десяти человек. Все безоружные и в мирной одежде, но у всех военная выправка и серая сталь в глазах. Город Царей Константинополь переживал очередной военный переворот.

— Кто эти несчастные?

— Слепец слева это кесарь Никифор, а в стороне — несчастный кесарь Христофор. А дальше — братья старого царя Анфим, Евдоким и Никита… Но у них вырваны языки.

Где-то в многолюдстве вполголоса переговаривались: «Которого из них хотят царём-то, ну, которого?» — «Да, Никифора, кесаря Никифора». — «Так он слепой, его свергнутый царь ослепил, нечестивец». — «Тогда другого». — «Ну, так которого?» — «Да всякого. Любого».

— Братья покойного императора, страдальцы-то, — кто-то жалел громче других. — Дяди свергнутого царя, бедные-то. Девери правящей царицы, калеки-то…

Порфирородные калеки жались друг к другу. Четверо, что-то мыча, показывали на двери и отчаянно мотали головами, отказываясь от короны. Вдруг резко взвился, отражаясь от сводов, окрик глашатая:

— Именем царицы Ирины — Верного Императора! Дорогу оруженосцу царицы Аэцию!

С распахнутых тяжёлых дверей всё также слепило солнце. В собор вбежал молодой и шустрый евнух в церемониальной одежде. Окинул толпу взглядом и быстро сориентировался:

— Ну и где же здесь заговор калек? Нету никакого заговора, — затянул он сладеньким голоском, — всем показалось. Несчастные пришли помолиться!

Подскочив к калекам, он окружил их лаской и опекой, слепого поддержал под руку, продрогшему помог запахнуться в плащ.

— Пойдём отсюда, сердечные, — он уговаривал, — пойдём, страдальцы. Нет никакого заговора! — возвысил голос.

Военные в храме напряжённо молчали. Приказа схватить евнуха не было, и противоречить оруженосцу царицы никто не посмел. Аэций гуськом вывел из собора искалеченных кесарей.

— Царица вас любит, сердечные, она о вас заботится. Это её сын — нечестивец и богоотступник! — вас изуродовал. Царица-то вас любила. Она-то, богохранимая, лишила мерзавца престола да самого его и ослепила через пять лет после вас. День в день, час в час, — ахал и лицемерил Аэций. — Бог-то всё видит!

У дверей евнух сдал калек с рук на руки верным легионерам. Вздохнул. Распрямился, точно скинул неудобную ношу. Поискал глазами Евтихия и властно указал на него пальцем: