Максим Форост - Вперед, государь!

— Евтихий Медиоланский! Царица требует тебя к себе. О несчастных придётся позаботиться.

Его провели во дворец Елевферия, в покои царицы. Сквозь стрельчатые окна переходов было видно, как народ расходился с городской площади и что показной «заговор калек» не удался. Евтихию ещё раз показали несчастных кесарей — сводных братьев покойного мужа царицы.

Скоро ему открыли узкую дверь и велели войти. Евтихий подчинился, за спиной дверь плотно закрылась. В кресле посреди комнаты, обитой пёстрыми гобеленами, сидела царица. Евтихий немедленно опустился на колени и лёг лицом в пол, в цветные плитки и мозаику. Лежал не шевелясь. Падение ниц — азиатский обычай, заимствованный у деспотической Персии.

Царица встала. В комнате они оставались одни, а это значило, что разговор будет трудным.

— Поднимись, — велела царица.

Голос — сочный, бархатный, глубокий. Голос властительницы, сознающей преемство от Гая Юлия Цезаря и от Святого Константина.

Евтихий поднялся с пола, замер в пяти шагах от царицы и поднял на неё глаза. Царица Ирина, женщина, что двадцать лет держит в своих руках власть кесарей, сберегла легендарную красоту. Она была несколько полна, но не выглядела старой. Впрочем, нижние веки, увы, стали тяжеловаты…

— Евтихий, а ты изменился, — заметила царица. — Возмужал, а я помню тебя юношей.

— Да, василисса…

Какое-то время Евтихий и Ирина молча рассматривали друг друга. Ирина снова сказала первой — покровительственно и с полувопросом:

— Теперь тебя называют Евтихий Медиоланский? — она вздохнула.

— Да, августа, — с почтением он опустил глаза. — Я всё больше живу в Италии, в Медиолане. Хотя прежде жил на италийском юге в греческих городах Калабрии.

— Я хорошо помню твою мать, Евтихий. Она единственная из девушек свиты, кто отнёсся ко мне с искренней дружбой. Ты это знаешь? — царица, наконец, улыбнулась.

— Отец и мать всю жизнь учили меня любить и благодарить тебя, августа.

По гобелену на стенах неслись лошади. Гобелены изображали сцены ипподромных скачек. Наверное, пыль столбом там поднималась. Казалось, что возница вот-вот вылетит из своей колесницы.

— Знаешь, меня выбрали в невесты наследнику трона только за красоту. Я простая афинянка. В Афинах всегда чтили иконы, даже тайком от солдат. А при моём императоре-свёкре и при моём императоре-муже иконы запрещались. Две иконы в моей спальне едва не стоили мне жизни, а ведь одна из них была подарком твоей матери… Мой муж не был греком, а я — гречанка. Он был наполовину хазарин. В жилах моего сына — варварская кровь, он тоже не грек.

Царица торопилась, сбивалась, меняя предмет разговора. Евтихий склонил голову и слушал. Говорили, что её муж император Леон украл из церкви венец с драгоценными камнями и носил его вместо короны. Тогда у него на голове высыпали фурункулы величиной с краденые камни, и царь умер от нагноения и заражения крови. Ирина вернула венец в церковь.

На гобеленах, размахивая руками, бушевала толпа. Возницы беззвучно раскрыли рты, и в тишине бились о землю копыта лошадей. Поворот, ещё поворот конного ристалища…

— Не понимаю тебя, Евтихий Медиоланский! — вскричала царица. — Кто ты? Сын благороднейших аристократов, потомок честнейшей христианской крови, твои предки — патриции из патрициев. Здесь, в Константинополе, и менее родовитые становились вождями и императорами. А ты?

— Мы не жили в Константинополе, — Евтихий следил за мечущейся по залу царицей. — Наше поместье стояло на том берегу пролива возле Никеи. Это далеко от столицы.

— Ты бросил дом родителей, — вспылила Ирина, — и подался на восток в армию. Ты служил на персидской границе в Армянском легионе — надежде и опоре моего трона. За выслугу и отвагу тебе открывались чины и звания. И что? Ты бросил военную службу.

— Царица! — повысил голос Евтихий, и Ирина от неожиданности замерла. — Я покинул армию, когда бойцы Армянского легиона отказались присягнуть тебе и потребовали в императоры твоего сына — изменника Церкви!

Царица осеклась, закусила губу, тряхнула головой:

— Это предлог, Евтихий! Честный и благовидный предлог! Ты захотел стать учёным. В столице за два года ты пробежал науки, на которые юноши тратят по пять или семь лет. Ты мог стать чиновником — моим секретарём и логофетом, мне так были нужны умные и верные люди! А ты бросил всё, не доучился какой-то астрономии и умчался в Италию.

Царица вспыхнула и всплеснула руками. Евтихий в удивлении поднял брови. Показалось, что возница на гобелене, всё-таки, вылетел коням под ноги.

— Августа, мне нечему было учиться в Константинополе, — сжал губы Евтихий. — В легионах на границе я выучил персидский, сирийский и армянский языки. Это было главное. Зато в университете мне не было равных в кулачном бою и в сражении на мечах, — он позволил себе гордо поднять голову.

— В сражениях на границе он учил языки, — царица Ирина опустила руки, — а на учёбе он упражнялся в искусстве боя. Что ты делал в Италии, говори? Мне сообщали: ты живёшь в монастырях у иконопочитателей, что сбежали от тирании моих мужа и сына.

Евтихий выдержал паузу, но не отвёл глаз. Царица стояла возле двери, и свет падал ей на лицо. Она неловко щурилась.

— Тебе ведомо всё о моей жизни, — он покачал головой.

— Евтихий, почему и на этот раз ты бросил всё начатое? Ты не стал монахом, — царица пыталась разгадать его, — а ведь мне так нужны умные епископы.

— Мне объяснили, что аскеза в пустыне — это не мой путь, — перебил Евтихий.

Царица молчала. Прошлась по комнате к окну и обратно. Евтихий не сводил с неё взгляда.

— У тебя какое-то каменное лицо, — не выдержала царица. — Я не могу его прочесть. В чём твоя цель, Евтихий? У тебя в жизни есть путеводное солнце?

— Моё солнце — служить тебе, о василисса, — не задумываясь, обронил он.

— Нет, с тобой невозможно разговаривать! — вспыхнула Ирина и резко открыла дверь: — Аэций! Позовите Аэция!

Она закрыла дверь. В её глазах стояла обида и непонимание.

— Я помогу тебе, августа, — вздохнул Евтихий. — Мне предстоит сопроводить в ссылку сегодняшних заговорщиков. Так решил евнух Аэций. Но не зря ты вспомнила родину, царица. Наверное, ты отправляешь ссыльных в Афины?

— Мне необходимо золото, Евтихий… — с остановившимся взглядом призналась Ирина.

По ипподрому на стенах мчались лошади. Где-то в конце дороги распорядитель держал для победителя золотой венец.

— Однажды мой сын, мой собственный сын, запер меня во дворце как узницу. Только скрытая в подвале казна помогла мне расположить охрану и армейское начальство. Я вырвалась из заточения. Меня не любит армия, меня не чтят горожане. Мой трон шатается, и шутовской заговор калек — лишнее тому подтверждение. Это всё Ставракий, верный мой логофет и евнух Ставракий. Я отправила его в почётную отставку, а он обиженно намекает мне, как легко мог бы свергнуть кого угодно и короновать кого ни попадя. Ты видел, как Аэций ладошкой усмирил бунтарей? Так никакого бунта и не было. Но чтобы сидеть на троне нужна любовь армии или, на худой конец, золото для выплаты армейского жалования.