Максим Форост - Вперед, государь!

Акамир, склонив голову, подошёл к связанному Потыку:

— Прости меня, князь, — Акамир снял с головы шапку. — Прости, верный князь Михайло, я не спас тебя, — он бережно обнял Лелю за плечи: — Согласна ли?

— Согласна, мой князь.

Акамир мягко, но настойчиво увёл Лелю с Иоаннушкой прочь от Михайлы Потыка. Потык, сглатывая комок — кадык с дрожью ходил у него вверх и вниз по горлу, — следил, как они уходят.

Евтихий хотел что-то Леле сказать, но удержал себя. В его голове стоял звон заклятых гуслей и волховского морока. Второй аббат с сочувствием следил за ним и качал головой, потом вдруг сказал по-гречески:

— А наш король Карл повелел не щадить таких колдунов.

— Король Карл поистине справедлив! — с чувством выдохнул Евтихий.

Тут Леля оглянулась, скользнула мимо него глазами, вот-вот улыбнётся загадочной улыбкой со сжатыми губами… Но отыскала глазами отца, князя Потыка:

— Отец! Прости, но я поклянусь Акамиру так, как надо клясться по его вере. Я вернусь к старым богам. Прости меня, отец!

И тут же, отвечая ей, Иоаннушка упал на четвереньки и звучно заблеял:

— Ме-е-е!

Потык рванулся, но воины-друговичи удержали его.

— Грек! — Михайло Потык звал Евтихия. — Сними с него порчу, сними проклятье! Что? Неужели не сможешь, грек? — Потык забился в плаче без слёз, а Акамир быстро уводил прочь Лелю и Иоаннушку.

У Евтихия опустились руки.

У пожарища валялась забытая греческая шляпа, наверное, её потерял один из аббатов. Евтихий поднял её. Потом опустился на колени и, морщась от ожогов, стал выбирать из золы кусочки золота. Самородки он складывал в шляпу, и та быстро наполнялась.

— Евтихий…

Он поднял голову. Это Михайло Потык звал его:

— Евтихий, неужели ты видишь то, чего нет? А, Евтихий?

Евтихий вытянулся в полный рост. Ему нечего было ответить. Перед ним лежала на земле шляпа, полная заклятого скифского золота. Вынутое из огня, оно обжигало руки.

— А вот король франков Карл без пощады казнит каждого, кто наваждением совершает насилие над душами, — громко повторил аббат, подпоясанный грубой верёвкой.

Потык, оглядываясь на Евтихия, изо всех сил выгибал шею, так что кожа на ключицах натягивалась, грозя разорваться. К Потыку приблизился старший из княжеских внуков. Он подцепил с груди Михайлы Потыка нательный крест — крест, отданный Евтихием в тот жуткий день возле Иолка.

— Khto zhe sei? — усмехнулся княжич. — Sei — Bogh grekov? Pochem tak wisit?

Распятый не отвечал. Молчал и связанный Потык. Княжич, сощурившись, рассматривал крест и князя Михайлу. Правая рука пробита гвоздём насквозь, и левая — так же пробита. Правая нога пригвождена, и левая — так же.

Велесич Акамир встревожился и по-гречески окликнул Евтихия:

— Пора уходить, грек. Здесь небезопасно.

Старый князь друговичей поднял седую голову и закричал на греческом языке Акамиру, грозя узловатым старческим пальцем:

— Ты всех предал, князь Акамир! Ты не дал народу объединиться, ты навек рассыпал нас на племена и уделы. Убирайся, пособник эллинов!

Акамир, закусив губы, отступил. Сильнее прежнего побледнела Леля, и князь увёл её прочь, обнимая за плечи.

А Евтихий Медиоланский ещё долго смотрел в глаза князю Михайле Потыку.

Они прощались.

27

Северная Фессалия, где-то близ Верии

«…а колдунью сожгли на костре. Князь с Алёнушкой жили долго и счастливо, и козлёночек с ними»

Вскоре Евтихий нагнал князя Акамира и его близких.

— Что, грек? — сухо спросил Акамир. — Нашёл-таки золотое руно?

Князя Михайлу Потыка не просто убили. Его распяли на двух столбах, врытых наискось в землю. Когда на верийской дороге Леля, наконец, обернулась, она не сдержала крик. А после двигалась и выглядела как помешанная. Иоаннушка ехал где-то в обозе. Говорят, он всю дорогу стоял на четвереньках и изредка блеял.

На развилке близ городка Верия отряд Акамира остановился. Здесь расходились пути. Склавины Акамир и Леля уходили на юг в свои земли. А Евтихий собирался в Верию — городок, недавно отстроенный царицей заново и названный в её честь Иринополисом. Прощаясь, Леля подошла и коснулась его руки. У Евтихия защемило сердце. Её светлые волосы вились на ветру, а серые и немного узкие, на взгляд грека, славянские глаза на миг поглядели так, как глядели и прежде. Как раньше.

— Ты счастливый, Евтихий, — она со сжатыми губами улыбнулась. — Ты везёшь царице полный ларец золота. Она наградит тебя, Евтихий?

— Как… полный золота? — вздрогнул Евтихий. — Елена, Леля, — грек потерялся, не зная, как называть склавинку, — разве ты тоже… Нет, тебе кажется… То, что лежит в ларце, не золото, — Евтихий сдержался и не позволил лицу выразить свои мысли и чувства.

Заклятие не отпускало Лелю. Из обоза выскочил Иоаннушка, подбежал и, прощаясь, обхватил Евтихия за ноги… Морок. Морок не отпускал их. Евтихий не забыл, как его самого искал неживой взгляд идола. Ему теперь виделось, что в дорожном ларце лежит золото.

Князь Акамир с шорохом вытащил меч из ножен.

— Клянусь тебе, Евтихий, и тебе, Леля, — объявил князь, — стоя на распутье, на перекрёстке трёх дорог. Клянусь, стоя на границе нашей и вашей земли меж двух стран и вер! — Акамир вскинул меч рукоятью вверх и с яростью вогнал его в землю чуть ли не до половины клинка. — Клянусь, что так убиваю Ладу, Морену, Ягу во всех её обличьях, под всеми именами! Убиваю проклятую старуху, как мой друг и тесть Михайло Потык убил Ящера, Ягора, Велеса. Я отрекаюсь от старых богов, пусть они умрут.

— Князь! — вспыхнула Леля. — Я же старым богам… этим старым богам… поклялась, — она в смятении оглянулась на Евтихия, ухватила за руку Иоаннушку и торопливо увела его.

Акамир медленно вытащил меч из земли, поднял его клинком к небу и поклялся ещё:

— Если миролюбивая царица не искоренит волхвов с их заклятьями, то, клянусь, что это сделает другой император. Я подниму славян Беотии и Аттики, подниму склавинов Велзитии и Афинских предместий! Возьму Афины приступом и дам вам другого императора, — поклявшись, Акамир опустил меч.

— Тогда к вам придёт новый Ставракий, — предостерёг Евтихий.

— Если понадобится, я подниму меч и на Ставракия! Когда твоей царицы не станет, ты вспомнишь, поймёшь и простишь меня, грек Евтихий… Скажи, а это правда, что Ставракий носит сан римского патриция, как и франкский король Карл?

Склавинский князь, не договаривая, усмехнулся. Евтихий стоял перед ним, с головы до ног одетый в славянские одежды. Он оставался греком — по языку, по крови, по духу. Он — слуга греческой царицы. Акамир до поры вложил меч в ножны. Потом повернулся и пошёл к своим людям.

Дорога Евтихия лежала на восток в греческий городок Иринополис.