Сергей Катуков - Ангелёны и другие. Сборник рассказов

Собственность Лейтона была распродана на аукционах сразу же после его смерти, а сам дом, помыкавшись между последующими хозяевами, был разрушен германской бомбой во время войны, так что все, что стоило бы посмотреть, в первые послевоенные годы исчезло, но мало-помалу в течение десятилетий дом был восстановлен, так что теперь он совершенно такой же, как во времена Лейтона, и выглядит это весьма впечатляюще.

Не могу сказать, какое число его работ полностью мне по вкусу, но я получил от них удовольствие, и когда я вышел наружу, дождь уже прекратился, солнце сияло и Лондон выглядел чертовски хорошо, его улицы блистали, омытые (ну, или типа того).

И так каждый день, без лишних размышлений, я занялся делами, которые раньше не делал или не сделал бы в течение нескольких лет. Я прогуливался через Баттерси-Парк и затем вдоль реки в сторону Тейт-Модерн. Я отправился на вершину Примроуз-Хилл, чтобы полюбоваться видом с него. Я исследовал Пимлико и затерянный мир Вестминстера возле Винсент-Сквер. Я отправился в Национальную портретную галерею и выпил чайку в склепе Церкви Святого Мартина-в-полях на Трафальгарской Площади. Я прошелся через все Судебные инны и посетил музей Королевской коллегии хирургов, лишь постольку, поскольку проходил мимо. Все это восхитительные вещи. Вы должны сделать то же самое.

Однажды я отправился в Саутолл на ланч с моим другом, которого зовут Аосаф Афзал, он вырос неподалеку от этого места и предложил мне показать его. Саутолл — самое азиатское место во всей Британии. Долгое время здесь был даже пенджаби-паб «Стеклянный перекресток», где вы могли заплатить за выпивку фунтами или рупиями, но он закрылся в 2012.

«У большинства азиатов здесь нет сколько-нибудь значимой культуры пабов», — объяснил Аосаф.

Определенно, это было самое оживленное и колоритное место, которое я когда-либо видел в Британии, с магазинчиками, забитыми до потолков, выкатывающиеся на тротуары всем разнообразием самого экстраординарного товара: ведра, швабры, сари, контейнеры для завтрака, мётла, сладости, — назвать хотя бы только это. Любой магазин торгует, кажется, тем же самым безумным перечнем товаров, что и остальные. Кажется, в каждом из них дела идут неплохо, но вся эта деятельность лишь скрывает резкие ухудшения не только в Саутолл, но и в соседнем Хаунслоу, где Аосаф вырос и до сих пор живет. Городок Хаунслоу (в противоположность более крупному одноименному району, который включает несколько богатых местечек, например, Чизик) — это второе наиболее быстро деградирующее сообщество в Британии, что весьма точно измерено, об этом рассказал мне Аосаф.

— В Хаунслоу население 50000 человек, но в нем нет ни книжного магазина, ни кинотеатра, — сказал он.

— Тогда почему ты здесь живешь? — спросил я.

— Потому что это мой дом, — ответил он просто. — Я отсюда родом, здесь моя семья. И мне здесь нравится.

Меня поразило, что когда я думаю о Лондоне и когда Аосаф думает о Лондоне, мы имеем в виду два совершенно разных города, но это возвращает нас опять-таки к исходному пункту: Лондон вовсе не место, это миллион разных местечек.

Иногда в течение этих двух недель я просто занимался своими делами. Однажды я прогуливался вдоль Кенсингтон-Хай-стрит, когда вспомнил, что жена наказала мне кое-что купить из продуктов, так что я заскочил в магазин сети Marks and Spencer’s . Очевидно, в нем сделали большие переделки с тех пор, как я там был в последний раз. В центре первого этажа, где раньше был эскалатор, теперь была лестница, о чем я озабоченно подумал: зачем менять эскалатор на лестницу? — но самый большой сюрприз ожидал меня, когда я спустился в цокольный этаж и обнаружил, что продуктовый отдел исчез. Я прошел по всему этажу, но здесь не было ничего, кроме одежды.

Подойдя к юному продавцу-консультанту, который заворачивал футболку, я спросил его, куда подевался продуктовый отдел.

— Не было здесь продуктового отдела, — сказал он, не поднимая глаз.

— Вы избавились от продуктового отдела? — спросил я с изумлением.

— Его никогда и не было.

Надо сказать, что этот молодой человек все больше и больше мне не нравился, поскольку от него исходили смутные флюиды наглости. Да, на волосах у него было слишком много геля. В семье мне говорили, что нет никакой причины недолюбливать людей только за то, что у них гель на волосах, но я все-таки думаю, как ни крути, это весьма подходящая причина.

— Это чушь, — сказал я. — Здесь всегда был продуктовый отдел.

— Никогда его здесь не было, — отвечал он вежливо. — Продуктового отдела вообще нет в нашем магазине.

— Тогда извините за то, что я вам скажу, но вы идиот, — сказал я без обиняков. — Я прихожу сюда с начала семидесятых, и здесь всегда был продуктовый отдел. В каждом магазине Marks and Spencer’s в стране есть продуктовый отдел.

Он впервые поднял на меня глаза с возрастающим интересом.

— Это не Marks and Spencer’s , — сказал он, ощущая, видимо, истинное удовольствие. — Это H&M .

Я продолжительно посмотрел на него, оценивая новые сведения.

— Marks and Spencer’s по соседству, — добавил он.

Я молчал секунд пятнадцать.

— Все равно вы идиот, — сказал я вполголоса и развернулся на каблуках, хотя это и не произвело того убийственного эффекта, на который я надеялся.

Из-за описанного случая во время своих прогулок я уже значительно реже вступал в разговоры с незнакомцами. Как-то раз после полудня, срезая расстояние между Юстон-роуд и Тоттенхэм, я забрел в Фицрой-сквер, большое открытое место, окруженное кремового цвета домами, почти на каждом из которых была синяя памятная доска. В разное время на Фицрой-сквер жили Джордж Бернард Шоу, Вирджиния Вульф, Джеймс Мак-Нейл Уистлер, Дункан Грант, Роджер Фрай, Форд Мэдокс Браун и химик немецкого происхождения Август Вильгельм фон Гофман, который создал инновационные и преобразующие вещества с изомерными ортотолюидинами и производными трифенилами. Мне это ни о чем не говорит, а вот у химиков, читающих эту страницу, может случиться оргазм. На одном углу сквера располагалась индийская YMCA — YMCA только для индийцев, как мило! — и напротив нее была статуя Франсиско де Миранда, освободителя Венесуэлы, который также жил здесь. Последним жильцом, кажется, был Л. Рон Хаббард, возлюбленный отец сайентологии. Боже мой, что за город!

Сразу за Фицрой-сквер располагалась тихая, неприметная улица, которая называлась Кливленд-стрит. Я не мог вспомнить, почему это название было мне знакомо, оставив решение этой загадки на потом, и лишь позже припомнил. Кливленд-стрит была сценой одного из крупнейших скандалов XIX века. Летом 1889-го полисмен остановил посыльного и обнаружил при нем подозрительно большое количество денег. Тот признался, что заработал их в гомосексуальном борделе на Кливленд-стрит, 19. Полиция расследовала это дело и раскрыла, что данный адрес посещает большое количество мужчин высокого социального положения, включая сыновей двух герцогов. Но что придало истории особую пикантность — так это широко распространившееся убеждение, попавшее во все газеты, что среди прочих постоянных клиентов Кливленд-стрит был принц Альберт Виктор, сын принца Уэльского и второй в очереди на трон. Позднее будут предполагать (надо сказать, почти бездоказательно), что этот самый принц вероятный Джек Потрошитель, который должен был оставить некоторого рода запись, по крайней мере полезную кому-нибудь из персонажей королевских кровей. Во всяком случае, принца молниеносно отправили в длинный тур по империи, а по возвращении в итоге обручили, желал он того или нет, с принцессой Викторией Марией Текской. Но уже через месяц после помолвки было объявлено, что незадачливый принц подхватил пневмонию и, к облегчению почти всех, скончался. Удивительно, — да, удивительно для меня — что принцесса Виктория Мария вслед за этим вышла замуж за его брата, впоследствии короля Георга V, нашего старого приятеля, стяжавшего славу «Богнорского козлины» (речь идет об эпизоде, описанном в одной из предыдущих глав). И вот это все, я думаю, как раз объясняет, почему королевская семья время от времени выглядит чуточку странной и эмоционально неуравновешенной.