Олег Касаткин - Да здравствует Государь! Три книги в одном томе

– Ва… Ваше вели…

Следом за ним как о волшебству узнали и прочие. Опять повскакали с мест, начали наперебой кланяться… Повар даже рухнул на колени – видать вспомнил годы юности – годы «крепости»…

– Полно тебе, старинушка! – рассмеялся Георгий. Государь всероссийский твое угощение одобряет! («Вот черт – и денег больше нет – не у Витте ж взаймы просить?»)

– Я кажется первый из царей после Петра Великого что посетил завод… – высказался Георгий уже садясь в вагон.

– Вовсе нет Ваше Величество, отозвался Кауфман. К примеру Николай Павлович, ваш августейший пращур не раз посещал Тульские заводы. Он даже лично участвовал в изготовлении ружей – даже лично взял в руки молот и самостоятельно заклепал ствол для ружья. Я видел это ружье в заводском музее когда ездил принимать в Тулу митральезы.

Георгий мысленно вздохнул.

Такое может быть только в России – император самолично изготавливал оружие находя для этого время, а под конец его правления оказалось что у врага ружья совершенные нарезные, а у русских гладкоствольные! Как такое можно объяснить? Ведь не чей-то злой умысел, разгильдяйство, или тем более предательство, или происки врагов. Нет – просто в России есть некоторые вещи которые не меняются веками… И одна из них пока гром не грянет – не перекреститься ни мужик ни монарх!

«Но я больше этого не допущу! Струве надо дать все же Анну I-й степени. А господину Лопушинскому – пожалуй все таки Станислава II-й. Как поляку ему будет наверное лестно»

– Вот ведь! – прочувственно всхлипывал слесарь Сысой Лобода. Вот ведь…

В полутемной зале небогатого домишки жена прихорашивалась так и сяк примеряя платок – пока дочки радостно пища грызли пряничных петушков. Вот ведь! – не находил он слов. Да разве ж я думал… – Ну, так как же? Я ж говорю – и помыслить страшно! Ведь это не то что… В два слова дело понять может: не как кто… Одно слово – царь!

История эта имела еще одно неожиданное продолжение. «Парадный» прибор какой держали в столовой для инженеров и иного начальства что задумает перекусить, был установлен там же под стекло в особом ящике – такая мысль пришла Родиону Хребтову (к слову награжденному от щедрот заводоуправления конторы пятнадцатью рублями). Молва разнесла это по России – и вскоре то на одном заводе то на другом в столовых появились особые императорские приборы – иные на кухнях в особых складнях, а иные и в таких же ящиках под стеклом – вдруг да навестит завод Его Величество и захочет снять пробу. Это вызвало ехидные салонные шуточки, а простонародье даже передавало из уст в уста слух – мол переодевшись мастеровым царь тайно навещает заводы и смотрит – не кормят ли его подданных тухлятиной выжиги-купцы?

Должен сказать – мы прибыли сюда не вовремя – наш город особенно хорош в мае когда цветут вишневые сады, а дома тонут в их белой пене, – высказался Танеев украдкой поправляя котиковую шапку – «пирожок»

– Да – вы наверное правы… – рассеяно сообщил император. И еще раз внимательно оглядел Успенский собор.

Подобно исполинскому богатырю в золоченом шеломе стоял он над кручей.

А ведь этому зданию семь веков – почти столько же сколько знаменитому Нотр-Дам-де-Пари. Он старше и Кельнского собора и Лувра…

Когда-то первый государь владимирский князь Андрей замыслил его не только главным храмом владимирской земли, но и оплотом державного величия. И более того – в будущем главным храмом России – как Владимир претендовал стать «главой всем», забрав первенство у погрязшего в междоусобицах Киева.

Но Всевышний судил иначе… Но и в века ига, собор этот – со своей главной святыней – чудотворной иконой Богоматери, дважды спасенной от огня, привлек архипастырей и около ста лет был соборным храмом митрополитов всея Руси.

– Вы правы. Сергей Иванович, – зачем-то повторил он.

Стоя на выложенной неровным булыжником смотровой площадке у крутояра, царь всея Руси обозревал одну из своих столиц.

Да – именно так – ибо в титуле Георгия значился и великий князь Владимирский.

Странная однако мысль – вот этот небольшой сонный город – его столица. Тоже столица.

За его спиной возвышалась иссиня белая в морозом воздухе громада Дмитровского собора. Перед ним – заснеженная ширь лесов. Справа вздымает свой купол Успенский собор. Справа белеет стена древнего Рождественского монастыря.

На фоне великолепных зимних пейзажей красуются белокаменные храмы, в которых почему то чудиться что-то античное. А дальше чумазые избы и избенки, крытые соломой и тесом, кабаки, трактиры, пустыри и торговые ряды…

Дома в городе почти сплошь деревянные, с завалинками, совсем как в глухой деревушке, мостовые – бревенчатые или из фашинника; лишь несколько главных улиц было кое-как замощено камнем. Улицы вились прихотливо, то сужаясь, то расширяясь, то завершаясь тупичками.

Посреди улиц красовались колодцы с высокими «журавлями», куда шли за водой молодки с коромыслами… На северной стороне улицы Большой целый квартал заняла аркада торговых рядов, отделявших от главной магистрали базарную площадь; а ближе к ним – напротив Золотых ворот – новая церковь Николы Златовратского… Рельсы и пакгаузы Московско-Нижегородской железной дороги – там в депо его поезд…

Прямо перед ним открывается ширь клязьминской поймы и обложившая зимний горизонт синяя кайма заречных лесов.

На север и восток, за долиной Лыбеди и Ирпени – названными так переселенцами в давние времена в честь рек родной киевской земли, живописно расположены древние села Доброе и Красное с их видными издалека храмами.

Сотни и сотни дымов – синих и лиловых – тянулись в небо, и над городом стояла глубокая тишина, нарушаемая только лаем собак, свистом санных полозьев да поскрипыванием валенок и сапог. Как раз сейчас внизу двигался обоз из примерно дюжины саней на которых из под рогожи виднелись мороженые туши.

Сани сопровождали мужички с тулупах, в шубах и полушубках кто победнее в нагольных, двое старших – в крытых суком; на ногах – сапоги и валенки. Из-под низко надвинутых треухов торчали слегка заиндевелые бороды.

Его Величество поежился. Вот уж позавидуешь подданным – царь зябнет, а эти небось не мерзнут ничуть в своих овчинах.

Хотя мартовское солнышко светило ярко, но все равно зима как будто и не сменилась весной. А долгополая шинель английского сукна с бобровым воротником грела как-то не очень. По совести говоря – следовало одеть полушубок или хоть (он вспомнил недавно виденные карикатуры в «Фигаро») медвежью доху. Отец вот всю жизнь в тулупе зимой ходил. Но Олечка фон Мес с которой он вздумал посоветоваться насчет гардероба убедила Георгия что шуба ему категорически не к лицу и не по фигуре. И по ее советам он «построил» у обшивавшего гвардию знаменитого далеко за пределам столицы «военного и статского портного» Абрама Спелинского вот эту длинную шинель. С ее длинным ворсом, серебряными пуговицами и бобровым воротником и обшлагами. Уж чем баронессе приглянулся именно бобр – может в отрочестве была влюблена в лицеиста – тем именно такие полагались – но теперь царь имеет сомнительное удовольствие носить эту волочащуюся по земле хламиду под которую к тому же задувает. Да и хромовые сапоги-«бутылки» на меху не слишком защищают от стужи.