Оксана Демченко - Облачный бык [Litres]

Вздох разбудил боль. Выдох стравил ее – сквозь зубы, со стоном… Юла сунулась под здоровую руку, помогла опереться и идти быстрее: время тикает, как снаряженная злодеем бомба…

Мы долго передавали эту историю изустно, предпочитая не составлять весьма опасных для хранения записей: ведь они позволили бы внешним людям знать о нас слишком многое и слишком точно. Основание Иньесы, создание и укрепление княжеского дома, построение паритета интересов с крупнейшими денежными домами и правящими династиями – это была большая работа, и она наконец-то позволила нам создать надежное хранилище, выстроить внутренние правила и убедиться в их надежности. И в нашей способности из поколения в поколение быть – Ин Тарри. Истинными, полнокровными.

Я, двенадцатый правитель княжества Иньеса, Луис Гарза Ин Тарри, решился записать первичную историю. Все же слова не всегда удается донести неискаженными. Все же сейчас мы живем и действуем в двух десятках стран, используем в работе три десятка наречий. Так что неискаженные слова изустного предания невозможны, мы давно себя обманываем. И то, что запишу, не есть первичный рассказ, это лишь искаженная многими пересказами на многих наречиях история договора, который создал нас – людей золотой крови. Но запишу первичный текст, как сам понимаю его. Со всеми личными моими домыслами и догадками. По мере роста дара каждый полнокровный придет к неискаженному договору, ведь кровь знает его. А до взросления сгодится и моя запись.

Началось все весьма далеко от нынешнего центра так называемого цивилизованного мира. Вероятное имя первого из нас – Микеле, хотя произношение я искажаю по своей привычке. Однако же имя Микеле, Микаэле, Михель – для нас всегда было особенным, его не давали просто так, и оно – обязывало.

Микеле был вынужден бежать со своим отцом в дикие пустоши, и далее попал на пиратский корабль, чудом уцелел в крушении и оказался выброшен на берег мира вечного лета. Сейчас тот континент зовут Черным, людей с её северной оконечности полагают бездушными и потому продают, как скот… Кто-то из нас займется этой проблемой, полагаю. Рабство искажает души людей, замедляет движение золота и уродует природу общества. Но – я отвлекся.

В то время белых людей не знали в краю вечного лета. Отец Микеле был тяжело болен, он не оправился после кораблекрушения. И доживал свой срок среди диких людей. Приняли его весьма радушно, хотя бы потому, что не сочли опасным и чужим, не обратили в рабство и даже снабдили ничтожным минимумом съестного припаса.

Микеле постепенно привык к чужому миру, выучил язык и усвоил обычаи. Он обладал задатками нашего дара – был наделен острым умом и умел ладить с людьми, общаясь на равных. Он по-своему полюбил дикий край, который после дождей расцветал буйно и празднично. И он болел душою за ту землю, выжигаемую зноем дотла – ежегодно… Гибли звери и птицы, сам посев зерна не имел смысла, ведь воды для полива не было. Люди голодали, терпели каждодневные лишения и не могли развиваться, борясь за выживание.

В знойный сезон великой суши Микеле похоронил отца. Он был в отчаянии – единственный белый человек посреди пекла. Чужой всем. Неспособный улучшить жизнь тех, кто помог ему, не способный спасти себя самого и вернуть в северный край, на полузабытую родину…

Микеле брел по земле, прорезанной трещинами засухи на глубину в локоть и более. Он бредил, и вдобавок миражи в том краю – обычное дело… так или иначе, Микеле увидел облако. Невидаль, чудо – воды в любой ее форме не ждали в ближайшие два месяца. Микеле улыбнулся облаку, формой похожему на круторого быка его северной родины.

– Тебе тоже одиноко. И, даже если прольешься тут до капли, никого не спасешь. Значит, тебе тоже больно.

Так сказал Микеле, и эти слова передавались нашими предками из поколения в поколение очень точно. Они предварили встречу и договор. Микеле добрел до чахлого дерева, скорчился в жалкой тени его стволика. Микеле потерял сознание, он уверен в этом и прямо указывал подобное в своем первом рассказе для сына. «Я был между жизнью и смертью, и там небывалое, нелогичное, меня устраивало. Мой рассудок, весьма привередливый в выборе пищи для рассуждений и ее переваривании, отключился. И я принимал себя и мир безрассудно», – так он говорил о моменте встречи, когда по каменно-твёрдой корке иссушенной земли загрохотали копыта быка.

– Я люблю работу. Пахота – мое счастье, – сказал бык, заслоняя Микеле своей мощной тенью, даруя ему отдых от зноя. – Но этот мир не ведает пашни. Он совершенно дик. Ты прав, мне больно. Никто здесь не покушается на мою волю, а мне – больно.

Микеле внимательно изучил спину быка. В тени она казалась темной, а по кромке горела золотом. Он спросил – это золото? И получил ответ – да. И не испытал жадности или азарта. Рассмеялся, удивляясь тому, как одичал в мире вечного лета. Забыл, что значит дома золото.

– Я тоже люблю работу, – сказал он быку. – Я люблю эту землю, где никто не смотрит косо на меня, чужака, где люди щедро делятся последним и не копят впрок, отбирая у слабых. Я мог бы помочь им. Но это огромная работа. Ей нужны время, золото и еще что-то… чудесное. Как понять, на кого положиться, ведь для исполнения замысла надо пойти туда, в мой мир, и надо вернуться, и еще надо привести с собой безопасных для дикого мира людей.

– Я пробовал дружить с людьми и дал им очень много… чудесного, – вздохнул бык. – Мы все еще общаемся с потомками моего друга, но прежние отношения общности делаются бременем и даже они почти непосильны. Прости, малыш. Я не готов впрячься в новую дружбу.

– А если это будет договор? Договор пахаря и поля, так я назову его. Дай мне умение видеть золото в движении и еще дай умение находить его отражение в людях. Думаю, этого довольно.

– Что ж, ты не жадный. Попробуем. Но учти, договор свяжет нас. Пока ты работаешь, пока исполняешь его, он не в тягость. Только так. Ведь я сохраню волю, а бремя отдам тебе, целиком. Я стану впрягаться в ярмо лишь для пахоты. О, я очень люблю большие поля. Огромные! Я желал бы накормить всех… но люди принимаются делить урожай, едва заподозрив ничтожный излишек. Ты уверен, что не изуродуешь этот дикий мир? И еще. Я одарю тебя, но этим и обременю. Люди охотятся на меня, золотого быка. Они станут охотиться и на людей с каплей золота в крови.

– Люди охотятся на себе подобных и без причины. И я не изуродую этот край, я слишком люблю его, – горячо пообещал Микеле.

– Тогда – договор заключен, маленький друг. Отныне ты принадлежишь к людям Ин Тарри, ты пахарь золотого быка. Я дам тебе чуть больше, чем обещал, но только в этот раз… будем считать это одолжением.