Анна Коэн - #Зерна граната [litres]

Олле отвернулся, когда она потянулась к расшитой стеклярусом сумочке, ожидая, что журналистка достанет платок и станет вытирать глаза. Но когда вновь взглянул на нее, обнаружил: она подожгла тоненькую папиросу коричневой бумаги и пускает мелкие колечки. Что ж, это тоже не было признаком душевного равновесия.

– Не вините себя. За этим столиком есть люди и похуже.

Хелена ответила ему дрожащей благодарной улыбкой и придвинула портсигар.

– Угощайтесь.

– Благодарю, но я берегу голос для вечернего выступления, – отшутился он.

– Тогда я куплю нам горячего шоколада. В качестве извинения за… за все.

На этот раз Олле не стал возражать.

Они обсудили погоду и городские новости, все, как предписывает хороший тон. Говорила в основном она, а Миннезингер слушал. Журналистка не задавала никаких новых вопросов, пока не принесли упоительно пахнущие парящие чашки. Дорогое лакомство.

– Итак… – вновь подступилась она.

– Давайте я расскажу все по порядку. Насколько вам известно, я служу Крысиному Королю. Должен ему уйму денег и возвращаю их, выбивая гульдены за покровительство у торговцев, ремесленников, мастеров. Грязная работенка, не прибавляет, знаете ли, ни душе, ни карману. Да еще и долг выплачивается медленно. Если бы я не перешел на дичь покрупнее, то состарился бы Крысой и в землю должником лег. А у меня нет столько времени: моих друзей он выслал из страны еще весной, и я не знаю, живы ли они. Шоколад, к слову, просто изумителен. – Олле подцепил ложкой немного сладкой массы и нахмурился, заметив взгляд Хелены. – О нет, жалеть меня не стоит. Слушайте дальше. Когда был убит шеф Роттенмайр, Теодор объявил: тот, кто принесет ему голову убийцы, освободится от долга. Я схватился за эту возможность как безумный. Вообразил себя исключением из правил. Но если таковые и случаются, то чаще всего не с нами. В то же время я наткнулся на одного перспективного дельца. Дельце его, правда, было с душком, но обещало большие барыши. Мы с фрекен, которая ныне отсутствует, взяли его под опеку. Но я знал, знал уже тогда, в первый же вечер нашего знакомства, что он замыслил. Да, я о Гаусе и его складе. Да, это он заставляет детей на улице продавать кхат. Да, я чудовище, раз брал с него деньги и ничего не предпринимал.

– И что теперь? – Хелена не поднимала на него глаз. – Зачем вы мне все это рассказываете?

– Мои дела при Крысином дворе пошли в гору. На днях я считал, высчитывал… И насчитал три месяца. Ровно столько осталось до того момента, как я полностью выкуплю свою шкуру и буду свободен. В тот же день я сажусь на корабль и покидаю этот город.

Журналистка бесцельно водила ложечкой по ободку фарфоровой чашки. Брови сведены на переносице, губы в ниточку, лицо пылает.

– Пожалуй, это хорошая новость, ведь так?

– Не совсем. К тому моменту, я уверен, Гаус успеет, так сказать, расширить свой ассортимент. Он планирует запустить огромный оборот опиума из Олона, и я ему в этом помогу.

– Простите?!

– Прощаю. Ведь вы ему помешаете.

– Ну, знаете ли…

– Пока не знаю.

– Я пишу о скачках! О приемах! И прочую светскую дребедень. А вы…

– А я – ваш бесценный информатор и проводник в сияющее будущее.

Хелена всплеснула руками и потянулась за следующей папиросой. Пару минут спустя она впечатала окурок в пепельницу и вновь заговорила:

– Я не имею никакого права вас осуждать.

– Именно.

– Прошу вас, не перебивайте. Мне есть что сказать.

Олле примирительно поднял раскрытые ладони.

– Хорошо. Положим, я неравнодушна к этой теме. Она живо меня волнует. Скажу прямо, вряд ли я усну этой ночью. И в последующие. Я не вижу другого выхода, кроме как взяться за написание статьи, за поиск доказательств, обличающих Гауса, и все будет обнародовано к Бельтайну. Понимаю, почему вы не можете обратиться в полицию, но у меня есть… некоторые связи в Сыскном управлении. Они помогут свершить правосудие. К тому же до названного вами срока я никому ничего не скажу, потому что полностью вхожу в ваше положение. И оцениваю риск.

– Благодарю. – Миннезингер склонился в сидячем полупоклоне. – Уверен, овации будут сопровождать вас годами.

Золотой квартал постепенно восставал из пепла. Как будто на вершине холма, где стоял дворец, разбили яйцо, и его содержимое медленно, но неотвратимо ползло вниз, покрывая камень за камнем. Здание Угла находилось на самом краю, на границе прежде благополучного мира и мира прочих смертных. Вскоре и его могло снести лавиной.

Внутри же этого внешне нелепого, вычурного дома, обильно украшенного лепными цветами и обитыми львиными головами, творилась полная неразбериха: что ни день, то драка; что ни минута, то скандал. Приближенные Теодора уже не могли контролировать то, как распадались и перекраивались шайки. Из-за хаоса несколько районов в разных частях столицы остались неохваченными. В фабричном районе стихийно образовалась новая банда из отбившихся Крыс – на ее устранение ушло две недели и десятки жизней. Олле там не было, но говаривали, что резня случилась знатная.

Когда бунт был подавлен, произошло и вовсе неслыханное. Двое из верхушки гнезда самовольно решились напасть на шефа Спегельрафа. Об этом стало известно, когда их уже схватили. Безрассудная, глупейшая попытка. Несмотря на весь их немалый опыт, они просчитались. Никто не знал подробностей, но до каждого была донесена другая весть: до суда они не дожили. Теодор позаботился о том, чтобы некоторые тайны таковыми и остались. Были то подкупленные надсмотрщики или верноподданные заключенные – не так уж важно.

Жестокость уравновешивалась только жестокостью, насилие – насилием, кровь – кровью. На короткий срок Крысы забились под лавки и только зыркали оттуда красными глазами. Хозяин все еще был способен взять каждого из них за хвост – да и откусить дурную голову.

Олле старался не вникать в детали придворных дрязг, но при этом оставаться в курсе событий. Его дело было маленьким: озолотить Теодора, выкупить свою жизнь и исчезнуть, попутно разрушив то, что построил.

С дневных вылазок Миннезингер перешел на вечерние визиты на склад Гауса, возвращался в Угол с деньгами к полуночи, исполнял пару песен, если настойчиво просили, и возвращался в свою старую комнату при доходном доме. На этом все. Он практически не встречал Крысиного Короля с той самой достопамятной ночи в городском морге, а долю всегда относила Анхен.

Иногда Олле даже начинал сомневаться в существовании Теодора. А был ли король? Или все это совокупность голов, голосов, решений и казней? Был ли он тем, кто проворачивал ключ в этой махине?

Олле как раз размышлял об этом, привалившись к деревянному столбику ведущей на верхние этажи лестницы. Представлял себе тайный совет старейших Крыс, от чьего лица говорит устрашающая кукла, когда услышал позади ухающие шаги Анхен. Она всегда ходила так, будто пыль из половиц выколачивала.