Анна Коэн - #Зерна граната [litres]

– И мне предложат отрезать ногу.

Олле пожал плечами. Перспектива так себе.

– А при чем здесь я? В последнее время…

– В последнее время я уже не спускаюсь вниз. В последнее время мои Темные Лезвия пали жертвой собственной глупости и гордости. Как и тот, которого ты завалил прошлой зимой. Крысы творят беспредел, а ловкачи вроде тебя все гребут под себя.

Олле растерялся:

– Вы же не думаете, что я… Да мне это вообще не нужно! Мы с Анхен хотели расплатиться по долгам, а потом хотели, чтобы нас не порезали раньше времени. Нет, нет и нет, герр… э-э-э… Роттенмайр. За мной революционных амбиций не числится. Можете вызывать следующего подозреваемого.

– Ты что, думаешь, на допросе? Дурак.

– Я драматург.

– Нет, ты дурак. Не видишь дальше носа.

Олле поднял палец, чтобы вставить замечание относительно носа, но передумал.

– Посмотри внимательно. Сколько человек сейчас под тобой ходит?

– Семеро. – Он быстро пересчитал в уме. – А, нет, восемь.

– Самая крупная шайка из устойчивых. И может стать еще крупнее. Какой оборот ты держишь?

– Около девяноста тысяч в прошлом месяце.

– А в этом будет еще больше. Чуешь?

– Нет.

– Не прикидывайся, парень. Ты вырос, сильно вырос. И не думаешь останавливаться.

– Ваше… сиятельство? Нет? Королевское превосходительство? Ладно, герр Роттенмайр, я не собираюсь расти. Я собираюсь выжить, только это.

Теодор рассмеялся, и смех перетек в затяжной глубинный кашель.

– Оно всегда начинается как желание выжить. Как говорится, всегда есть только два пути: наверх и в могилу.

Теодор отвернулся, потянувшись за большой кружкой с каким-то отваром.

– Облегчает боли в колене, – пояснил он, смачно, по-стариковски, отхлебнув. – Как я уже сказал, буду говорить начистоту, так что прекращай строить из себя юродивого, меня это раздражает.

Олле кивнул. Такой ответ его устроил.

– Молодой шеф кусает нас за пятки. Но убивать его не выход. По крайней мере, не сейчас. Он действует поспешно, рывками. День, два, месяц – он оступится, это вопрос времени. Но мои Лезвия не захотели ждать. Они были старыми бойцами, хотели решить все за моей спиной. И полегли. А ты… – Теодор скривился, отчего углубились морщины на лбу и вокруг рта. – Ты тоже молод. И я давно тебя знаю. С тех пор как ты начал щипать прохожих пять лет назад, с тех самых пор, как сошел с олонского корабля. Нет, я не торопился брать тебя под крыло, слишком уж мелкой сошкой ты был. Какой там был твой улов? Пара грошей на сладкую булку, яблоко, карманные часы? Но так продолжалось, пока ты был в городе один. Едва у тебя появились зрители, своя банда, тебя потянуло на подвиги.

Миннезингеру стало совсем не по себе.

– Уж не знаю, кем ты себя вообразил, но тебе удалось впечатлить меня. Бах – и нет «Эрмелина», ба-бах – и нет ратуши! – Король вновь рассмеялся так, что в красноватых глазах выступила влага. – Когда ты попал к нам, ты тоже был один. Девка не в счет. Кстати, тебе бы благодарить меня, что я дал тебе такого Пса. Скорей уж сучку.

– Вы выкололи мне глаз, – едва слышно пробормотал Олле. – Своими руками.

– А я на всю жизнь остался колченогим! Мы все через это проходим. Это необходимо, чтобы мы помнили, кто мы есть, чтобы еще отчаяннее цеплялись за жизнь. Я ненавидел человека, покалечившего меня, долго ненавидел, страшно. Но, парень, в каждой традиции есть зерно смысла, пусть и стертое веками. Сам Вотан лишился глаза, он заплатил им за мудрость. И наши предки следовали его примеру. Думал, тебя это тоже вразумит.

– Я не один из вас. Только должник.

– А, так ты еще не понял? Не было никакого долга.

Олле и сам не заметил, как вскочил на ноги и теперь потерянно смотрел по сторонам. Спертый ледяной воздух раздирал ему грудь.

– Что шаришь по карманам? Нет при тебе оружия, угомонись и сядь обратно.

Разумеется, долга не было – они отдали долю тем же вечером в Театре. В его Театре. Но ему столько раз твердили сумму, вколачивали эту мысль в мозг, что он поверил в нее, как в непреложную истину.

Дурак, дурак!

Одурачен, околпачен, долг его давно уплачен.

Олле медленно опустился на страдальчески скрипнувший стул и спрятал пылающее, точно в лихорадке, лицо в ладонях.

– После пострадаешь. Девку попроси, она утешит. Теперь к делу. Мне нужен такой человек, как ты. Тебя любят даже мои остолопы, уж не знаю, что за песни ты им поешь, но любят. Тебя боится шваль, и к тебе прибиваются бойцы. И ты приносишь деньги, что самое важное, а не просто языком мелешь. Пока все так бурлит, ты нужен мне. Держи вот это.

Теодор вынул из глубокого кармана короткие ножны и протянул ему. Олле все еще сидел в оцепенении, поэтому тот просто швырнул кинжал ему на колени.

– Соберись. Теперь ты мое Темное Лезвие. А Темное Лезвие размазней быть не может.

– Но я этого не хочу.

– Знаю я, чего ты хочешь. Только можешь забыть об Иберии. Мне тоже пришлось, хотя начало было неплохим. – Вцепившись в подлокотники, Теодор с трудом приподнялся в кресле. – Гиблая земля, песок да камни. Считай, они мертвы. Все до единого.

Миннезингер поднял на него взгляд единственного глаза, сухого и воспаленного, как если б в него нанесло пустынным ветром песка.

– Вы открываете мне все свои карты, признаете обман и даете мне нож, будучи наедине. Вы не боитесь, что я прикончу вас на месте вашим же ножом? И теперь мне будет плевать, что охрана сделает со мной минутой позже?

Теодор смотрел на него серьезно и прямо:

– Нет, парень, не боюсь. Ты можешь убить, но ты не убийца.

– А разве есть разница?

Пальцы Олле рассеянно огладили телячью кожу ладных ножен, обхватили витую рукоять, потянули наружу каленый черный металл.

– Есть. И огромная.

В тот день Темное Лезвие так и не увидело света дня.

Через час весь Угол знал, как поднялся Миннезингер, как высоко взлетели он и его шайка. Всю ночь он угощал каждого пшеничным пивом, шнапсом и портвейном за свой счет, потому что так следовало поступать. Внешне он сиял, как новый грош, а внутренне сжимался от ненависти к себе.

А через неделю на их Крысиное гнездо обрушилась буря.

Тела оставили на площади, а народ тем временем начал расходиться. Что толку смотреть на мертвых, когда они больше не дергают конечностями, не развлекают взгляд. Только покачиваются на ветру, слегка поворачиваясь то вправо, то влево.

В редеющей толпе Луиза быстро отыскала Пилар. Та стояла на коленях перед помостом и глухо выла, раздирая лицо. Солдаты, оставшиеся охранять виселицу, чтобы никто не вздумал вынуть своих близких из петель, посматривали на нее с растущим интересом. Лу обхватила ее за плечи, поставила на ноги и повлекла прочь. Пилар не сопротивлялась, даже не смотрела, кто и куда ее ведет. С таким же успехом ее могли сейчас под руки увести в тюрьму или на виселицу.