Клим Жуков - Солдат императора

Большой откормленный, надо сказать, ежик чуть меньше пяти тысяч солдат. Ему, растопырившему вместо игл новомодные испанские пики, а точнее – копья с широкими, в ладонь, наконечниками с загнутыми назад краями, доверили беречь наш левый фланг. Там же держал флаг маркиз Пескара.

Центр и правый фланг облюбовали людские квадраты ландскнехтов. Стояли мы шагах в пятидесяти от вала, что было разумно. Не ясно ведь куда точно ударят французы крепкими руками своих щвейцарских наёмников. А так, мы имеем шанс везде поспеть, прямо таки в любую точку фронта, без промедления. А там, добро пожаловать в гости! Ха-ха-ха.

Да и от огненно-чугунных жал французских пушек подальше.

Сами атаковать мы не собирались, надо ли пояснять очевидное! Ждали мы, ждали атаки. Ну а в тылу, далеко за пехотным строем развернулась вся наша броненосная конница. Три тысячи германских рыцарей и тысяча испанских идальго.

Вдали за кавалерами виднелся лагерь, окруженный вагенбургом.

Еще дальше стоял городок Бикокка, чье имя сегодня кровавыми буквами будет занесено в книгу истории… а еще дальше ждал трепещущий в страхе Милан, опасаясь мести французов, в случае их победы, или радостного буйства торжествующей солдатни, в случае победы нашей. И непонятно еще чего больше.

Для бюргеров что o-la-la, что Hoсh Keiser звучало одинаково страшно. Да в гробу они видали всех нас и всех наших родственников, если честно.

Сколько раз за долгие века старались императоры прибрать к рукам эту золотоносную землю?! В 1176 году у Леньяно сам Фридрих Барбаросса обломал зубы о ломбардское кароччио [37] Кароччио – повозка с установленным на ней знаменем. Характерная для средневековой Италии форма расположения боевого знамени – центр войскового построения. ! А вот теперь свершилось. То, что не удалось Гогенштауфенам, исполнили Габсбурги. Только что за счастье в этом для простых горожан?

А вокруг на нас взирала вся Европа, без преувеличения.

И играли эту нелепую игру по жестоким правилам: каждый за себя. И один только Бог, как обычно, за всех.

В центре поля, как и положено, раскинул черные крылья на огромном золотом полотнище наглая двуглавая птица с короной Священной Римской Империи. Вокруг развевались на свежем утреннем ветерке пламенные кресты святого апостола Андрея с бургундскими кресалами в углах. Подле знамен замерли барабанщики, трубачи и флейтисты, готовые по мановению властной руки оберста, сыграть бодрый марш, который для многих сегодня прозвучит похоронным гимном.

Как же мы были хороши! Без преувеличений. Не хватало на возвышении мольберта, чтобы Тициан или какой другой мэтр запечатлели нас во всей мощи и блеске, не подпорченном еще пулями и пиками.

Грозно смотрят вдаль пушечные жерла, рядом в полном порядке замерла прислуга. Аркебузиры щеголяют сукном и бархатом, начищенными ремнями бандольеров [38] Бандольер – патронташ эпохи XVI–XVII вв. Представлял собой плечевую перевязь с пришнурованными деревянными тубусами, каждый из которых содержал порох для одного выстрела. В нижней части перевязи имелась пороховница и сумка с пулями. Распространилось данное приспособление в 1520 годах. , покрытых черной тисненою кожею, блестящими морионами и каскетами, и конечно, долгими ружьями, среди которых не мало попадается «всепогодных», оснащенных колесцовыми замками.

Ландскнехты, мы то есть, и пехота испанцев – чудо как красивы: густой лес пик и алебард скрывает в тени сияющие кирасы и штурмхаубы доппельзольднеров, бригандины, кольчуги и панцири, причем все это надето поверх шелковых и бархатных вамсов и хозе, которые все прихотливо разрезаны и отделаны златотканою парчой. Ну, это у тех, кто побогаче. Ха-ха-ха, не у всех, то есть.

Как говорят знающие солдаты: в первый поход ландскнехт отправляется босой в рваной рубахе, из второго похода возвращается в шелке и золоте, а из третьего в деревянном ящике. Вот такая нехитрая статистика.

Я стою в левофланговой баталии, укрытой по периметру четырьмя рядами пикинеров. В центре стоят алебардисты и иже с ними, и еще пикинеры, и еще – это главная сила пехоты.

В самой середке знамена, полковой оркестр и наш славный вождь Георг с телохранителями трабантами.

Ровно стоим, как будто строил коробочку неведомый архитектор по линейке с циркулем в руках. Только почему неведомый? Вполне знакомый персонаж: вот он стоит рядом со знаменем. И линеечку с циркулем со всей эффективностью заменили окованные древки капральских алебард.

Фанляйны построены довольно давно, уже почти час прошел, а врага все нету. Я думал про себя всякое нехорошее. Старался не вспоминать, что пока на моем счету единственный убитый враг, да и тот… не будем говорить кто.

А ждет меня и всех нас не мелкая стычка, а побоище, где сойдутся десятки тысяч людей.

А еще я опасаюсь пушек, которые в любую секунду могут пройтись чугунной косой.

А густые наши ряды представляются мне идеальной мишенью.

И еще много я придумал себе таких вот «а».

За час ничего не делания в строю можно такого себе нафантазировать! Не один я мандражирую. Все мало помалу начинают перегорать. Да и латы, казалось бы, не тяжелые совсем и удобные, все сильнее давят на плечи. То один то другой украдкой расстегивает шлем, так что фельдфебелям приходится покрикивать и раздавать пинки.

Сами хранители воинской дисциплины тоже не сказать чтобы свежи и бодры, они тоже люди, и им тоже страшно. И доспехи у них ничуть не легче нашего.

Только старые ветераны в полном внешнем спокойствии, замкнуты в броню невозмутимости.

Оберст под стягом замер серебряно-воронёной статуей, оперевшись на спадон, и не шелохнется. Его пузатая рифленая кираса с мощными витыми в жгут отвальцовками на вороте и проймах, гребнястый и козырькастый шлем, длинные ташки набедренников, наручи и рукавицы сработаны в Аугсбурге самим Кольманом Хельмшмидтом и стоят как средних размеров деревня.

Латы кажутся тонкими, почти жестяными, но я уже знаю, что в них можно стучаться хоть мечем, хоть крепостным тараном, хоть головой своей, ни до чего не достучишься. Поножей и наколенников он не надевает принципиально, подавая пример солдатам – ведь в них неудобно ходить в строю и перебираться через завалы трупов, которые скоро покроют поле.

Однако… наши фигуры на своих клетках, причем давно, а где же чужие пешки и все прочие, что там положено? Против кого играть? У меня зарождается плохая надежда, что французы ушли, и партия отменяется, но я гоню её прочь. Ведь от неё слабеют руки, и уходит внимание. Не успеваю я расправиться с душевными терзаниями, или они не успевают расправиться со мною, как туманная утренняя дымка впереди начинает шевелиться. Кажется, дождались, партия всё-таки состоится, хоть и с запозданием.