Клим Жуков - Солдат императора

На перевязи мое чудо оружие, wunderwaffe, так сказать, на которое я возлагал главные надежды в ближнем бою. Меч с клинком из высокомолекулярной полистали и микронной заточкой, привезенный из родного мира. Маленькая связь с настоящей цивилизацией. Проверить легко ли выходит из ножен и не сбилось ли их крепление. Я люблю, чтобы клинок лежал почти параллельно земле рукоятью вперед. Так его выхватывать быстрее и сразу можно нанести удар. И тут порядок.

Ну а двуручник в инспекции не нуждается, благо вот он: пять с половиной футов чистого удовольствия в моей правой рукавице. Еще одно wunderwaffe.

Ну а теперь глянем на поле. Что там делается? На поле делалось следующее: остатки испанских пионеров с неправдоподобной скоростью улепетывали к валу. Так борзо улепетывали, что их даже конница не вдруг догоняла. Причем не один не бросил аркебузы, по крайней мере, я таких не разглядел. Вот дисциплина и выучка!

И свое дело они сделали.

В двухстах шагах перед нашими позициями флаг с веселенькими кругляшками [42] Флаг с веселыми кругляшками – герб семьи Медичи: шесть червленых шаров на золотом поле. Поле традиционно выполнялось в виде конского налобника. круто забрал назад, видимо не желая подставляться под залп основных сил аркебузиров. А может быть пушек опасаясь, не знаю. Словом, забежали застрельщики к своим. Кто успел. А многие на поле остались.

Медичи увел конницу со стрелками, и снова началось ожидание. Но на этот раз длилось оно всего ничего. На той стороне глухо зарокотали барабаны, и швейцарцы продолжили свой путь. А с ними катились и пушки. Насколько я понимал логику войны, сейчас наступала их очередь. И точно, когда до вала оставалось шагов с восемьсот, баталии вновь замерли, а вперед выкатились французские орудия. А вот теперь-то чего ждут наши боги войны?

А они и не ждали.

На валах началась боевая суета, в ход пошли протравники. Канониры последний раз выверяли углы наклона стволов. Ну что? Настал черед пальников? Кто вперед?

Сигнал первыми успели подать мсье.

Б-у-у-у-м! Взвился двойной столб белого дыма: совсем маленький над затравкой и огромный над жерлом. Черный шар разорвал небо над нашими головами и вздыбил землю где-то позади. Перелет. И что тут началось!

Весь фронт окутался густой желтоватой мглою, по сравнению с которой давешний туман выглядел, прямо скажем, бледновато. Одна за другой в очередь все шестьдесят пять французских орудий плюнули огнем, мон-дьё! Б-ум, бу-бум, б-б-б-у-у-у-м-м-м!!! Сказали пушки, и: ры-а-а-а-а-а, – отозвались ядра, пролетая над позициями. Меня обдало горячим ветром, казалось, что даже под шлемом шевельнулись волосы. Это было громко и страшно. Я сказал громко? Ха-ха-ха, химмельдоннерветтер! Я не знал еще, что такое громко!

– Пасти разинули, или уши лопнут!!! – Надсаживаясь, заорал новобранцам какой-то сердобольный фельдфебель. Его крик подхватили и другие: – Открыть рты вс…

Ра-ра-ра-ра бу-бу-бу-бу-м-м-м-м-м-м!!! Кр-кр-кр-бу-у-у-у-м-м-м!!! Да-да-да-да-да-да!!! Бум!

Черт возьми, как будто сорок пять великанов взяли и ударили в барабан, причем в барабан превратилась твоя голова! Дьявол раздери мою задницу, от макушки до прямой кишки, все нутро перетряхнуло! Это вступила в беседу наша артиллерия. А ведь мы стоим в отдалении, и громородные железные вагины орудий смотрят в противоположенную сторону, майн Готт, что же твориться на артиллерийских позициях!?

Но пушкари были людьми привычными. Как будто не обрушилось на землю только что сто тысяч чертей! Пушка отдачей подается назад. Тут же банник в уксус с водой, что в ведре у каждой пушки, и в ствол его! Чтобы ни одной искры! Потом шулфа с порохом и пыж. Потом угольно чёрный мячик для смертоносной лапты. И еще один пыж, чтобы значит, запереть его в стволе. А потом все это прибойником раз-раз-раз. Сильнее, мать вашу, или что-то подобное, орёт канонир, осипший от порохового дыма. А то выстрел просрём! Потом, он подбивает клин, выверяя наводку, силясь разглядеть цель через пороховую завесу, которая пока еще довольно жидкая, все-таки только первые залпы, то ли еще будет! Протравник в затравочное отверстие, и пороху туда, пороху, не жалея! Орудие готово к стрельбе. Пальники замирают над затравками.

– Feuer! – хочет скомандовать канонир, но:

– Б-у-м, р-а-а-а-а!!! – перебивают его французские коллеги, и он падает в сторону, а точнее сказать в стороны, потому что корпус его валится и летит назад, а ноги еще миг стоят на земле. Ядро же продолжает свой путь, даже не заметив хилой преграды бригандины и человеческого мяса. Со всех сторон грохочет канонада. Дым поднимается до небес, накрывая орудийные позиции.

Готов поспорить, что пушкари стреляют почти вслепую, но все равно торопятся как можно быстрее насытить пространство перед собой несущейся смертью.

Дым заволакивает и нас. Сгоревший порох воняет протухшими яйцами, если кто не в курсе. С тех пор для меня это один из запахов смерти. Такой вот я тогда еще был впечатлительный. Что делается впереди видно плохо. Все аркебузиры ложатся на землю, потому что ядра все чаще вспахивают кровавые борозды в их рядах.

Бум-да-да!!! Бум-да-да!!! Бум-да-да!!!

И-и-и – р-ы-ы-ы-а-а-а… снова визжат над нами ядра. Что то давненько мы не получали гостинцев, видно мсье увлечённо крушили наш вал. Впереди мечутся неясные фигуры пушкарей, взлетают столбы развороченной земли. То и дело пороховая завеса закручивается в спираль, провожая очередное, ра-ра-ра-а-а-а-а, ядро. Тогда в разрывах проглядывает содрогающееся от грохота поле, на котором трудятся в поте лица французские канониры, и неколебимо стоят утесы швейцарских баталий, хотя, надо полагать, им сейчас здорово достается.

А вот этот подарок и впрямь от души! Сразу два столба земли вырастают перед первым рядом и два куска чугуна, делают «лягушку», (если вы играли в детстве в «лягушку», бросая плоские камешки в реку, тогда вы поймете о чем я), и вскакивают прямо в нашу плотную колонну… Во все стороны летят куски мяса и кровь, разорванные внутренности и поломанные пики. Дикие вопли на мгновение заглушают даже орудийный гром.

Здоровенный ландскнехт, подброшенный нечеловеческой силой, перелетает почти до середины баталии. У него нету руки и части грудины. И кровь, кругом кровь.

У меня под ногами лежит чей-то смятый шлем, внутри которого, собранные в неясную кашу, мелкие кусочки черепа, ошметки кожи и розоватая жижа мозга. Всё это насажено на разорванный штырь позвоночника.

– Стоим, стоим, м-м-м-ать вашу, никому не ложиться! – Как труба архангела Гавриила в последний день ревет наш оберст, ему вторят гауптманы и ротмистры. И это правильно. Непонятно ведь, когда в этом дыму зашевелятся швейцарцы, а встретить их атаку лежа очень бы не хотелось. И мы стояли. И я стоял, хотя при каждом новом залпе сердце мое начинало трепыхаться где-то в области желудка.