Клим Жуков - Солдат императора

– Внимание! На ле-е-ево! Вперед шагом марш!

– Раз! Два! Три!.. Десять… Тридцать!

– Внимание! Стой, раз-два!

– Напра-а-аво!

– Впере-е-ед марш!

– Стой, раз-два!

На всем поле баталии разворачивались и выдвигались вперед к измученному ядрами валу. На самом укреплении аркебузиры прекратили залповый огонь, сбили строй и теперь палили прямо в ров, кто во что горазд.

Фрундсберг приказал играть в трубы, сигналя стрелкам отступление.

Было понятно, что атакующих швейцарцев им не удержать никакими силами. А вот паническое бегство аркебузиров, которое неминуемо начнется, как только горцы преодолеют вал могло смешать наши ряды, а это был не тот противник чтобы так рисковать.

Трубачи, надувая щеки, разнесли над полем звонкие, тревожные медно-серебрёные трели, повинуясь которым, офицеры бегом повели стрелков назад, втягивая роты между баталиями. Итак, фронт свободен, пожалуйте, господа!

И господа пожаловали.

Все баталии замерли шагах в двадцати пред укреплением. Мы давали возможность врагам выстроить головы своих отрядов. Чтобы точно знать, что атака будет именно здесь, а не где-либо еще.

Швейцарцы были мастера маневра на поле. Они вполне могли форсировать ров в другом месте, предоставив авангарду связывать нас боем, и ударить основными силами с фланга. Так что мы не приближались. По старинному обычаю, так сказать, предоставив часть поля для неприятеля.

После орудийного грохота стрекот барабанов и плач флейт буквально ласкал слух. И раздавался он буквально изо рва! Чёрт, Матерь Божья, все святые, ну где же они?! И вот…

В страшных брешах, что оставили французские ядра, над остатками вала показались кончики пик, еще, еще, еще, все больше! Сотни и сотни. Фигуры людей, облитые сталью, синхронно и ловко выпрыгивали наружу и тут же сбивали плотные шеренги. Не верилось даже, что они только что маршировали в латах под огнем, лезли на стенки, присыпаемые свинцовым градом. И число их совсем не уменьшилось, на первый взгляд…

Так я познакомился со швейцарцами в первый раз. Знакомство не было приятным, но запомнилось навсегда.

Первая шеренга на поле, вторая, третья, пятая, чего же мы ждем?!

– Видал, сучье семя, с тыла пикинеров вперед перекинули! И как успели только?! – восхищенно прошипел гауптман Конрад Бемельберг, персону которого и оберегал мой спадон. – Их же там пушками покрошить должно было немеряно!

– Внимание! – отозвался центр голосом Фрундсберга, которому, казалось, не нужны были никакие глашатаи, – Равняйсь!

– Равнясь-равнясь-равнясь – прокатилось по строю.

– Оружие к ноге!

– К ноге-ноге-ноге! – звучный стук тысяч древок.

– На плечо!

– На плечо-плечо-плечо! – не мене звучный и очень ободряющий лязг древок о латы.

– Оружие к бою!

– К бою-бою-бою – и грозный шелест тысяч опускаемых пик и алебард.

– Внимание!

– Трам! Трам! Трам-тара-та-там! – размерено отозвались барабаны.

– Впере-е-ед марш!

Не знаю, как описать мои чувства. Все слова бледнеют, просто нет в человеческом языке правильных, верных слов. Это можно только пережить.

Ты на всем огромном поле один одинешенек. Перед тобой тысячи беспощадных тренированных убийц, чьи глаза смотрят только на тебя, чье оружие тянется только к твоему горлу, чья совокупная злобная воля вот-вот раскатает твою жалкую душонку в тонкий блин. Они все идут к тебе одному. С целью искромсать, растоптать, убить. Их очень много. Очень, а ты один. Спасения нету, липкий страх заполняет все существо. Потому что убежать нельзя. Надо шагнуть вперед.

Самый мужественный поступок в моей жизни – этот первый шаг. Все равно, что прыгнуть с замковой башни… вниз, на жесткую и жестокую брусчатку, к неминучей смерти.

Но когда ты делаешь этот шаг… когда я его сделал… я вдруг понял, что я не один! Что со мной сотни товарищей, с которыми делили пыльный плац, ругань капрала, плащ на ночлеге, кубок вина, краюху хлеба. Которые идут с тобой плечом к плечу, тоже сделав этот первый шаг. Которых физически невозможно подвести, предать и бросить на поле. И тогда стрела воли срывается с тугой тетивы души и летит вперед, становясь частицей общего роя, который сливается в единое, всепоглощающее ничто. После этого не страшно.

Смерть – основа любого страха, тебя не касается, ты бессмертен, ведь разве может умереть нечто несуществующее? Ты бессмертен, а значит и бесстрашен.

Конрад Бемельберг выражал те же мысли гораздо короче и проще, как я не научусь, наверное, никогда: «Парни! Вы ландскнехты! Солдат часто убивают, скоро убьют и вас! Но! Ландскнехты пребудут вовеки веков, а значит, и вы не умрете никогда!»

Строй шел на врага, что успел вывести за ров шеренг с десять. Нам досталась самая большая баталия, над которой вились знамена Берна и Унтервальдена, та самая, которой я залюбовался в начале битвы. Очень длинный фронт её потребовал, чтобы и мы развернулись, пусть даже в ущерб глубине формации.

И вот они все ближе. Я вижу оскаленные рты и перекошенные лица, доспехи и одежды, запачканные пылью, а у многих и кровью, кирасы, попятнанные пулями и три ряда наконечников пик. С виду очень острых. А над ними целый лес алебард, глеф и куз, словом, всякого страшного шипасто-угловатого железа.

Мы идем коротким шагом. Семьдесят шагов в минуту или что-то в этом роде. Только не смешать линию, остальное сейчас не важно. Швейцарцы медленно выступают вперед: изо рва выбирается новая шеренга, а все передние делают шаг вперед. Мы сближаемся, всего пять десятков шагов, а как далеко!

Тридцать шагов. Двадцать пять. Двадцать. Флейты и барабаны не замолкают. У врага тоже самое. Пятнадцать шагов. Двенадцать. Десять. Пики уже почти касаются друг друга. Семь.

Две чудовищные расчески медленно схлестывают свои зубцы.

Началось.

Пикинеры встают на месте, почти врастая в землю. Их оружие ударяется о древки неприятеля, чтобы сбить их пики в стороны. Берн и Унтервальден осторожно напирают. Им деваться некуда – надо вывести в поле как можно больше людей, иначе их положение очень невыгодно, они не могут развернуть весь строй, который больше чем на половину остался за валом.

Вдоль всего фронта слышится треск и звон, от соударения шести сотен окованных древок и стальных наконечников. Всё это в полном молчании, только слышится сиплое напряженное дыхание ближайших товарищей. Швейцарцы держат пики коротко, ловко отбивая выпады наших доппельзольднеров, они пытаются все вместе подобраться поближе. Пока нет убитых и раненых, пока мы только разминаемся, но это не надолго.

– Vorwerts marsch! – разносится команда, и звучат свистки фельдфебелей – это бернские командиры решили форсировать события.

Весь их огромный строй как-то разом бросается вперед, насаживаясь на пики, впрочем, это обманчивое впечатление.