Владислав Савин - Рубежи свободы [litres]

Знали бы мы с Лючией, чем это закончится!

Фильм явно получался! У меня лишь вызывали тревогу некоторые указания Пономаренко, хотя и с дополнением «если». Чтоб если люди из того будущего увидели этот фильм, то поверили, что мы такие жили – вовсе не «сталинские рабы», или мечтающие о свободе интеллегенты – что мы были счастливы, довольны, и жили неплохо! Это они нам кажутся… прилично не могу сказать, вот как в фильме один из героев спрашивает, искренне не понимая, «это что ж, при царе тут заводом какой-то один владел, на него тысяча человек горбатились, а он хоть в Париж шампанское пить, хоть в карты все проиграю», – ну да, это и есть капитализм, считал, что чем больше «мое», тем лучше! Но неужели и Пантелеймон Кондратьевич допускает, что и у нас – перестройка? За что тогда боролись?

– Не будет такого! – ответил Пономаренко, когда я прямо его о том спросила. – Надо, чтобы сама мысль о том не возникала. Чтобы наши люди и думать не могли, как это тысяча работает, один шампанское пьет. Смотрел я отснятое – на мой взгляд, лучше выходит, чем там! Вот только мнение есть…

Тут Пантелеймон Кондратьич нехорошо прищурился.

– Замечание на вас с Ленинграда еще висит? Отрабатывайте, девицы-красавицы, на благо всего советского народа. Есть мнение по-новому образ советской женщины показать. В СССР, конечно, секса нет, а есть любовь – но мы ведь все не монахи, не бесполые? Тем более все – строго в рамках приличия! Читайте!

И кинул нам несколько страниц переделанного сценария. Что-о-о?! Товарищ Пономаренко!

– А что вам, собственно, не нравится? Ни поцелуев, ни обнаженки. Все строго в пределах советской морали. И в соответствии с вашими предпочтениями, товарищ Лазарева!

Снимали все (кроме украинских пейзажей) здесь в Москве – на окраине (жизнь того городка), в парке Сокольники (эпизод Пасечник и Катя), на территории «Мосфильма». Причем декорации сохранились еще с той, первой попытки – как, например, макет строящейся домны в мой рост, все очень похоже, даже игрушечные пути внизу проложены, по которым крошечный паровозик с вагонетками ездит. Деталь, которую поднимать должны, в двух видах – и в модельном масштабе, и в натуральную величину (за нее же должен Пасечник цепляться и висеть), к крану подвешена на высоте метров пять, чтобы снять ее на фоне неба, под ней страховочный батут натянут. Съемочная площадка на настоящую стройку похожа – какие-то конструкции, вагончики, трубы. Строительные леса, уменьшенного размера – но если снизу снимать, то кажется, уходят на громадную высоту. И помост, на который мы должны подниматься, над землей метра три, но если на фоне неба, то полная иллюзия, что на самой верхотуре. Все занимают свои места – камера, мотор, начали!

Два авиамотора пропеллеры крутят, ветер создают, пыль по съемочной площадке летит столбами. Я только попросила эти агрегаты с земли поднять, чтобы дуло чуть сверху вниз и нам юбки не задирало – мы девушки советские, приличные, а не какие-то там мерилин! Одеты по обычной советской моде, платья с юбками солнце-клеш длины миди (у меня крепдешиновое, у «студентки Маши» – из дешевого ситчика в горошек) и широкополые шляпки (у Лючии простая соломенная, с шелковой ленточкой, у меня более нарядная и с вуалью), этот головной убор не считается больше «буржуазным» – сначала среди «инквизиторш» в обиход вошел, еще на Севере, затем стал статусным для жен начальства, сотрудниц аппарата, а также у богемы. Остальные все, кто в кадре, выглядят по-рабочему – штаны из джинсы (ну очень ткань схожа), у некоторых даже с заклепками – в кино из иного будущего за уличную массовку бы сошли, ну а здесь исключительно прозодежда, прочная, немаркая, даже ассистентки, помощницы режиссера, бегают по площадке не в штанах а в платьях, подолы прихватывая от ветра, косынки на головах трепещут, как флажки. Я шляпу за край придерживаю, чтобы не слетела прежде времени, в сценарии прописанном, и вуаль опустила, чтоб не порошило глаза. «В соответствии с вашими предпочтениями» – ну да, люблю «пусть сильнее грянет буря», а затишье отчего-то вызывает у меня тоску, но кто об этом Пономаренко доложил?

– Почему стоим? – орет Дерябин, начальник стройки.

– Так ветер же, Игорь Родионович, по инструкции нельзя! – Токмаков.

– Перестраховщики, конец месяца, что мы в центр доложим! – Дерябин.

– Доложите об аварии, если случится? Или берете ответственность на себя? – это уже мои слова. На что Дерябин лишь рукой машет и уходит.

– У нас так и неделю дуть может, пока еще ничего, а вот после раздуется – тихо говорит старый рабочий.

– Все по местам, начать подъем! – реашет Токмаков.

Здоровенная труба отрывается от земли и плывет по воздуху на тросах. И тут помреж приказывает (строго по сценарию), чтобы подуло сильнее – как буря с грозой, когда против ветра трудно идти. У нас платья треплет – вот не пойму, как раньше женщины ходили в кринолинах и не боялись стать «унесенными ветром», ведь это там, где Скарлетт жила, такие бури бывают, что улетают даже дома? Жаль, что не довелось мне встретиться с Вивьен Ли, когда она у нас на «Совэкспортфильме» снялась сразу в трех картинах [22] См. «Днепровский вал». , я тогда плотно на Севмаш была завязана, затем Киев был, а после у меня Владик родился, с ним сидела, из Москвы никуда. Вивьен Ли в сорок пятом домой вернулась, вот интересно, если она этот фильм, где мы сейчас снимаемся, увидит, то что скажет про наши роли? Стоим перед камерами на самом ветру и смотрим, как трубу в воздухе мотает (и еще ее снизу тросами дергают, для достоверности). А ведь по жизни так нельзя было, в мирное время! А если бы и впрямь авария, да еще с жертвами? На войне можно – там всегда по грани, и шанс считается, проскочит или нет? А Токмаков по сценарию бывший офицер… выходит, не всегда надо в жизни как в бой – на войне главное победа, а за ценой не постоим, ну а когда мир, то можно и нужно с осторожностью? Значит, и в игре, на киносьемках, я ценный опыт увидела? И моей героине обоснование – зачем она сейчас за Токмаковым наверх полезет? Да потому что поняла, что тоже виновата, не остановила – а значит, и отвечает!

Ну вот зачем в кино столько дублей – одного и того же? Чтобы после самый удачный выбрать, ну а прочие как пристрелка? Но тогда и «девять не лучших к одному хорошему» тоже необходимы? Так неужели сам товарищ Сталин ошибся? Или он не то имел в виду? И ведь не только повтор – камера ракурс меняет, освещение, и ветер то слабее, то сильнее. Еще дубль, да сколько их там? Снято наконец!

Следующая сцена. Токмаков идет сквозь летящую пыль, широкими шагами, а мы с Лючией за ним бежим, за шляпки держась, нас в спину толкает, платья облепляет и рвет. Лестница наверх, как корабельный трап крутая – не взявшись за поручни, не подняться. Камера на меня, крупный план – я шляпу отпускаю, ее тотчас срывает и уносит, вслед даже не смотрю, скорее наверх. А Маша-Лючия по сценарию чуть задерживается, ей хочется самой нарядной быть перед предметом своего обожания – затем решает, что любимый человек куда важнее, чем какая-то шляпка. При съемке того эпизода у меня и у Лючии шляп было по нескольку штук одинаковых, поскольку после нескольких дублей головные уборы так мялись, ломались, изваливались в пыли, что теряли экранный вид, да и надевать на прическу было неприятно. По трапу взбегаем – хорошо, что я и Лючия в отличной физической форме, лестница крутая, а надо именно взбежать, и не один раз. Волосы треплет так, что кажется, еще чуть-чуть, и с головы сдует как парик, у Лючии тоже, и ассистентки внизу бегают растрепанные, прически бесятся, все косынки посрывало!