Дмитрий Карпин - Мы спасаем попаданцев

Но за мгновение до этого Юля метнулась вперед, кувыркнулась через голову, подобрала саблю, и не подымаясь с колен, ударила снизу вверх. Легендарная золотая сабля адмирала Колчака — награда за русско-японскую войну по злой иронии судьбы пронзила грудь японки в области сердца. Она растерянно ахнула, клинки выпали из ее тонких пальчиков. С предсмертной улыбкой Кики взглянула на свою убийцу и тихо спросила:

— Красивая смерть?

Ожидавшая всего, что угодно, но только не этого вопроса, Юля одними губами прошептала:

— Да.

И Кики улыбнулась вновь, добавив:

— И мгновение для последнего хокку*.

*Хокку (хайку)— жанр традиционной японской лирической поэзии. Обычно состоит из двух-трех строк.

Ее губы что-то беззвучно зашептали на родном языке, а закончив шептать, она закрыла глаза и мертвая тихо упала на пол, словно последний лист сакуры, сорвавшийся с ветки и унесенный в вечность восточным ветром, пришедшим с запада.

Анастасию больше никто не охранял. Испуганная девушка упала на колени и взглянула на Фадеева. Она не плакала, романовские васильковые глаза смотрели на Дениса без ненависти, без страха, а лишь с печалью.

— Стреляй, — спокойно произнесла Юля, будто ожидала от него чего-то обыденного.

Фадеев вновь поднял пистолет.

«Это мой долг! Я обязан ее убить! Я обязан восстановить баланс!»

Почти в это же самое мгновение Громов отбросил от себя вцепившуюся в него Казак и развернулся, чтобы рвануть на перехват Фадеевской пули. Моника упала на пол, зачем-то вскинула сжатую в кулак левую руку вверх, подняла пистолет и окликнула былого возлюбленного:

— Костя!

Действительный тайный советник машинально повернулся.

— Прости меня, Костя, — прошептала она. — Но так надо.

Казак разжала кулак, в нем оказалась цепочка с болтающимся на ней в виде кулона половинки сердечка уклонителем.

— Маша, — одними губами вымолвил Громов.

И грянули выстрелы.

Бах! Бах! Бах!

Первый прострелил действительному тайному советнику руку — пистолет выпал, второй пришелся в колено — он подкосился, а третий в грудь. Громов упал, захрипел. Он все еще оставался жив, но не пригоден к бою. Видимо, Моника все же не смогла поставить точку в их странных взаимоотношениях. В следующую секунду ее рука скользнула к собственной шее, дернулась вниз, срывая золотую цепочку с кулоном в виде зеркальной половинки кулона Громова.

— Как же молоды и наивны мы были, — вздохнула Моника и разжала руку. Два кулона — две половинки сердца со звоном упали на мраморный пол, и не глядя на них Казак развернулась к Фадееву. — Стреляй! — приказала она.

Но Денис и сам понимал, что уже пора, пора стрелять, стрелять промеж этих спокойных, слегка влажных васильковых глаз. Он сделал несколько шагов вперед, чтобы выстрел оказался как можно точнее, взвел курок, затаил дыхание… Время словно становилось, будто при замедленной съемке, когда камера тихой сапой движется по кругу, Денис увидел все со стороны: увидел кучу трупов в разрушенном тронном зале, увидел истекающего кровью шефа, решительную Монику, Юлю, глаза которой будто просили его принять правильное решение и беззащитную девушку, которой суждено было стать жертвой для неведомых богов Времени во благо «светлого».

«…я вижу несколько вариантов грядущего, поэтому запомни мои слова. — В сознании Дениса вдруг всплыли речи Распутина-Сатановского. — В худшем случае, когда все подойдет к своему логическому завершению, дай девочке шанс, она должна выжить, не дай ее крови пролиться проклятьем на наш народ. Ведь знаешь как говорят в Китае: мы в ответе за тех, кого однажды спасли…»

— Он все это предвидел, — понял Фадеев. — Он действительно был пророком.

— Кто? — удивилась Юля.

Но Денис не ответил ей, а лишь произнес:

— Светлое будущее не построить на крови невинных!

И опустил пистолет.

— Что ты делаешь? — опешила «ежик». — Мы ведь должны…

— Нет! — решительно заявил Денис и подошел к Анастасии. — Как раз, напротив, мы не должны ее убивать! Она должна жить! Ей нужно дать второй шанс! Она ни в чем не виновата! Пусть живет, заберем ее с собой, в наш мир.

— Щенок! — взревела Казак. — Мы сегодня угробили уйму народу! Виновных, невиновных всех в куче! А ты чистеньким хочешь остаться?! С совестью своей примириться? Думаешь, грехи этим искупить? Так вот не получится! Грехи не искупаются, я знаю, и кровь с рук не отмывается, она впитывается в кожу и… Хотя черт с тобой! Ты все равно не поймешь! — Моника подняла пистолет. — Лучше уйди с дороги, трус! Я сама выполню твою работу!

Но Денис не отступил, а лишь заслонил собой Анастасию.

— Дурак! — фыркнула Казак. — Я тебя жалеть не буду!

Фадеев взглотнул и приготовился встретить смерть. Выбор он сделал, и отступить значило придать всех и все.

— Зачем? — произнесла Юля. Впервые на памяти Дениса голос у нее задрожал. — Зачем ты это делаешь? — Взгляд почти просящий, умоляющий. — Ты что хочешь, чтобы я потеряла еще и тебя? Я не хочу!

— Я тоже, но если другого выхода нет, то так надо.

— Любовь-морковь! — расхохоталась Казак. — Как же она меня достала. Из-за нее только все усложняется. Вы двое, как дети, и не понимаете, что есть вещи куда более важные!.. Ну что ж, прощай, Денис Фадеев!

Моника взвела курок.

— Нет, Маша! — вдруг прохрипел Громов. Весь окровавленный он оперся на одну руку и слегка приподнялся с пола. — Только не его! Делай что хочешь, но его не убивай!

— И почему? — удивилась Казак.

— Потому что он наш сын! — вымолвил Громов.

Вселенная лопнула, будто мыльный пузырь на морозе. Вернее, лопнула она только для Дениса, поскольку все, что он знал о себе, словно зеркало сорвалось со стены и разбилось об пол, и теперь Денис, вглядываясь в эти осколки, не мог понять ничего.

— Вот это поворот, — пискнула «ежик».

— Сын? — опешила Казак. — Сын!.. Но ты же сказал, что он погиб при родах?! — Глаза ее вдруг сверкнули огнем, и она уставилась на Громова. — Ты, ублюдок, зачем ты это сделал? За что ты лишил меня жизни?

— Я лишь хотел, чтобы он не вырос таким же предателем родины, как и ты, — произнес Громов и закашлялся. Мокрота вперемешку с кровью закапали на пол.

— Но ты ведь тогда еще не знал, что я… — Моника запнулась, — что я двойной агент.

— Знал, — подавив кашель, признался Громов. — Но я любил тебя и не хотел предавать наши чувства. Кхе-кхе, — кровавая мокрота вновь на пыльном полу. — Я думал, что ты изменишься, что потеря сына нас только сблизит. А потом я расскажу тебе правду. Но я ошибался… Кхе-кхе. Это была самая большая ошибка в моей жизни, лишившая жизни нас обоих. Кхе-кхе. Прости меня, Маша, прости, если сможешь!

Казак замотала головой, будто стараясь прогнать от себя мысли.