Александр Михайловский - Творец государей [СИ]

После того случая все знали, что злить этого человека обойдется себе дороже; и вот ведь что самое позорное – били дворовых Долгоруковых девки-богатырки, били да приговаривали, что не лез бы ты, холоп, туда, куда тебя не просят, тогда и чуб у тебя не трещал бы. Правда, при всем при этом у Артанского князя была репутация милостивца, потому что били его богатырки больно да аккуратно, никого при это не убили и даже не покалечили. Уже к вечеру все побитые, охая и морщась от боли, ходили своими ногами, а вызванный для осмотра заморский доктор Блюментрост подтвердил, что серьезных повреждений организмам не нанесено, и что били их больше для острастки, чем из желания убить.

На переброшенном через Неглинную каменном Воскресенском мосту, соединяющем Белый город с Красной площадью, семеновцев ожидало стоящее в карауле капральство преображенцев (примерно взвод). Седой капрал, помнивший, казалось, еще битву при Полтаве, судорожно вздохнул и приказал преградить путь. И пусть одно капральство не задержит целый полк даже на минуту, но у капрала был приказ не пропускать молодого императора в Кремль, отданный Верховниками еще тогда, когда настоящий Петр Второй бесследно исчез со смертного ложа. Вот так из-за неразумно отданного, а затем не отмененного приказа обычно и начинаются Смуты, междоусобицы и гражданские войны.

Но Петру Великому было совсем не с руки смотреть на то, как его семеновцы убивают его же преображенцев, и наоборот. Сделав несколько шагов, он остановился перед щетиной наставленных на него багинетов, после чего произнес короткую, но пылкую речь, в ходе которой у преображенцев тоже что-то екнуло в грудях и щелкнуло в головах. Гвардейские полки создавались Петром Великим еще и для охраны его персоны в случае каких-либо происшествий – вроде стрелецких бунтов или боярских заговоров, и солдаты туда подбирались не только по благообразию лица, росту и физической силе, но в первую очередь исходя из личной преданности к монарху, основателю империи. И вот когда из-под внешности смазливого мальчишки-хлыща вдруг начал проступать знакомый образ, солдаты-преображенцы сначала опустили стволы фузей вниз, а потом решительно вскинули их на плечо и расступились, освобождая семеновцам и императору дорогу к Красной площади и Кремлю. И даже более того – когда Семеновский полк прошел через мост, преображенцы снялись с поста, построились в колонну и направились в Преображенское, в казармы полка с приказом Петра быть Преображенскому полку в Кремле при командире, всех регалиях и артиллерии. А буде командир не пожелает идти, так привесть его силой. А командиром у преображенцев был генерал-фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков. Это был третий деятель среди Верховников из этого семейства, правда, державшийся чуть наособицу от остальных интриганов, носивших эту фамилию. В свое время Василий Владимирович успел пострадать от руки Петра Великого за то, что входил в окружение опального царевича Алексея. В итоге родному сыну за попытку заговора Петр отрубил голову, а генерала-фельдмаршала Долгорукова лишили всех чинов и званий и сослали с Соликамск, откуда он был выпущен только после смерти самодержца. И вот теперь опять и снова все возвращалось на круги своя.

При этом не стоило беспокоиться о том, что один из Долгоруковых повернет штыки преображенцев против императора. Во-первых – настроения в полку для такого были малоподходящими. Во-вторых – Серегин сам положил глаз на этого человека и изъял его из Москвы еще два дня назад, переправив в мир Славян, где пора было превращать разрозненные дружины в боеспособное регулярное войско. Нельзя сказать, что Василий Владимирович был сильно доволен этим перемещением, но верительная грамота в виде меча архистратига Михаила и весьма зловонное дело о поддельном императорском завещании сыграли свою роль, и князь теперь труждался на благо Великой Артании не за страх, а за совесть.

Историческая справка: В своих записках испанский посол герцог Лирийский сообщал о генерале-фельдмаршале Василии Владимировиче Долгорукове следующее:

– Человек умный, храбрый, честный и довольно хорошо знающий военное искусство. Он не умел притворяться и часто доводил искренность до излишества; был отважен и очень тщеславен; друг искренний, враг непримиримый; нельзя сказать, чтобы он ненавидел иноземцев, но и не жаловал их слишком. Он жил благородно, и я поистине могу сказать, что это такой русский вельможа, который более всех приносил чести своему отечеству…

Таким образом, в самый критический момент Преображенский полк оказался обезглавлен, Верховный совет, в котором зияли огромные бреши – тоже, и поэтому, когда с крыльца московского дворца провозгласили начало самовластного правления императора Петра Второго и были изданы указы, возвращающие старых соратников на прежние посты, то возражать против этого было уже некому. При этом сразу были арестованы князь Дмитрий Голицин и Остерман, с ходу попавшие в жернова возрожденной тайной канцелярии. Князя Василия Лукича Долгорукова везде искали, но никак не могли сыскать. В результате этот Тайный совет оказался укомплектованным исключительно старыми соратниками Петра Великого, что развязывало тому руки в его дальнейших действиях по захвату неограниченной власти в Российской Империи.

7 февраля (27 генваря) 1730 года. Полдень. Москва, Никольская улица, дом 13.

Молдавская княжна в изгнании Мария Дмитриевна Кантемир.

Если бы кто-то мог заглянуть в мое сердце, он наверняка был бы поражен тому, что в нем все еще тлеет огонь… Теплится угольками и никак не угаснет, хоть и пора бы. Окружающие не подозревают об этом; они видят только лед – лед сдержанности и благопристойности. Но жар, что горит в моей груди, продолжает сжигать меня, и я давно оставила всякие попытки пригасить его. Да, собственно, какие попытки? Такой уж я человек, что не могу просто отпустить то, что уже проросло во мне, что навек переплелось с моей сущностью, что изменило меня и привнесло в мою жизнь смысл и наполненность. Пусть и было все это спряжено со страданиями, и с несбыточными надеждами, и с жестокими разочарованиями, но оно возносило меня на вершины счастья, доступного мало кому из смертных…

Мне тридцать лет, но когда я смотрю в зеркало, то не вижу признаков той зрелой дамы, которой я должна бы уже стать подобно многим своим сверстницам. Взор мой по-прежнему ясен, лоб гладок, лицо хранит очертания четкого овала. Наверное, это действие того огня, что струится по моим венам… Не знаю, буду ли я столь свежа и через десяток годов, но сейчас некоторые очень удивляются, узнав мой возраст. Впрочем, я вовсе не думаю об этом. ОН все равно не вернется ко мне уже никогда…