Валерий Красников - Кроманьонец

— Скажу… — пробурчал Той и прихватив сверток, направился к земледельцам.

Я не рассчитывал, что меняться он пойдет сегодня, но останавливать его не стал. Смотрел на широкую спину вожака, холмы, окутанные дымом (то земледельцы разводили на своем поле костры), скучное, хмурое небо и от того, что вернулся, переживал радость и одновременно почему-то тяжесть на сердце…

Вечер гнал по небу черные как ночь тучи и подметал потемневшую от влаги равнину, спотыкался о холмы и свистел, скатываясь в балку. Косой дождь хлестал струями раскисшую землю, взъерошенный ивняк и бурлящую желтую воду разлившейся паводком реки. Мой вечер проходил в одиночестве, раздумьях и дремоте под убаюкивающую дробь дождя. И не беда, что вода течет через бесчисленные дыры в крыше, а ветер дует через прохудившиеся стены – словом, обе эти стихии бесцеремонно встречаются у меня на спине. Я не в обиде на соплеменников. Нет, конечно… В моем жилище почти год никто не жил, а то, что никто не предложил мне разделить с ним место под своей крышей, так это от привычки: шаман спит сам.

Воспользовавшись старыми запыленными шкурами, я соорудил ближе к очагу нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от сырости. Значительно больше забот мне доставляет холод. Сквозняк не дает нагреться воздуху. Я вспоминаю, что Тою удалось договориться с земледельцами об обмене зерна на мои изделия и новости от мастеров, будто свалили они дерево из ствола которого сделают большую лодку. Так Лют мне сказал. Засыпаю и даже успеваю увидеть во сне, как иду под дождем по лесу. Загремело что-то над головой, и я вздрагиваю, просыпаюсь, и некоторое время бессмысленно смотрю широко открытыми глазами на темные гнилые шкуры у меня над головой. Снаружи по-прежнему слышится мерный шум дождя, а ветер в щелях то свистит, то утихает, будто делает вдох и выдох.

Глаза мои закрываются, чтобы через какое-то время открыться уже от страха. Я почувствовал чье-то присутствие и будто, что-то холодное прикоснулось к моей щеке. Хоть и вздрогнуло от испуга сердце, но хорошо, что она ничего не заметила. Носик Лило слегка покраснел, глаз под мокрыми ресницами вообще не было видно. Если она и привлекала раньше мое внимание, то вовсе не какой-то красотой, а сейчас в этом лице было что-то страдальческое и по-детски беспомощное: и хотя Лило повзрослела, стала матерью, она почему-то напоминала мне маленькую девочку, плачущую от того, что осталась одна, напуганную зыбкими тенями и непонятным шумом. Я обнял ее за плечи. Она повалила меня на пол и устроилась под боком, положив головку на мою грудь.

Все так же льет дождь, над раскисшей землей воет ветер. Лило успокоилась, греет мой бок и тихо посапывает. Я снова засыпаю, чтобы тут же проснуться, едва почувствовал касание ее тонких пальцев там, где никак не ожидал…

Эта осина простояла века, пока в нее не ударила молния. Совпадение, случайность или так всегда случается, когда дерево загорается от разряда в тысячи вольт? Я не знаю и сейчас, но та осина выгорела вдоль середины двадцатиметрового ствола. А в метре от земли огню почти удалось пережечь ее, поэтому Люту и его компаньонам было нетрудно свалить дерево на землю. Если бы не молния, то как взяться за рубку и пиление того ствола я представить не смог бы. Наверное, чтобы свалить такую осину, им пришлось бы работать месяц или два…

Лют сделал топором отметину, разделившую дерево на две заготовки и неспешно, спиливал и рубил ветки, очищая ствол, а мужчины-Лоси, рубили древесину по его разметке. Они работали месяц, но в итоге племя получило две лодки. В той, что больше, позже, поплыли двенадцать человек. Лодка рядом с другими долбленками действительно казалась огромной. Лют, будто сомневаясь, что такую громадину заставит двигаться один человек, сделал десяток весел к ней. Когда поплыли всем племенем, в ту лодку сели все Лоси и из наших – рыбачки с детьми. Поначалу они гребли не дружно и плелись последними, но когда приноровились, стали плыть первыми. Шли ходко и часто останавливались, чтобы подождать нас. Ждали со смехом и шутками.

В ту ночь, когда Лило пришла ко мне вся в слезах, я не смог ей отказать. Но уже с утра раскаивался в этом. Пошел посмотреть на осину, что свалили «корабелы», Лило за мной увязалась. И так до отъезда: куда я, туда и она.

— Лило, когда родился твой ребенок? — спросил, чтобы она вспомнила о том, что стала матерью и может, вернулась к младенцу.

Она все поняла, загрустила, конечно. Скорее от того, что пытаюсь избавиться от нее, но все же ответила:

— Тиба кормит. У нее тоже появился ребенок. У меня молока мало, — объяснила и пожала плечами, мол, не знаю, почему?

Тогда я переживал еще и о Тошо. Не знал, как парень отнесется к тому, что Лило покинула его. Оказалось, что он сам не промах: Запал на мою Тиби. Ай да «бабушка»! По местным меркам она, конечно, была очень взрослой женщиной, но все так же красива и сексуальна по меркам будущего. И слезы Лило проливала как раз по этой причине, как выяснилось.

Люди-земледельцы в поселок Рыб не ходили. Той и Лим носили им иногда мясо, когда удавалось подстрелить в лесу крупного зверя. Расспросил Тиба, вопрос задал как-то утром, встретившись с ней у племенного костра:

— Рыбы много?

— Много…

— Людям носишь?

— Сами ловят…

Часто сидел на своем любимом месте, откуда и поселок Рыб и домики Людей видны как на ладони, наблюдал. Действительно, с утра многие из них уходили к полю и ковыряли своими мотыгами (теперь и моими) целину, жгли на земле костры, а кое-кто, будто не замечая, что вода ледяная, лез в реку и ставил сеть.

Тогда я и подумал, что раз Тиба умеет плести сети, то, может, сможет и связать что-нибудь из тех шерстяных ниток, что мы напряли зимой с Утаре? Сходил на «склад», то хранилище, где когда-то застукал Лило и Тошо, занимающихся любовью, нашел там обрывки веревки и моток длинной. Дождавшись вечера, подсел к Тиба-трава и как мог, объяснил, чего от нее хочу. Женщина задумалась, веревки забрала, а через два дня принесла что-то вроде циновки размером около квадратного метра. Свое изделие она принесла вечером, когда народ общался у племенного костра, женщины варили рыбу. Нея, пришлая из племени Лося весь вечер ту циновку из рук не выпускала, а через неделю пришла к костру в длинном пончо, свитым из веревок. Надела она его через голову, а на поясе перевязала кожаным ремешком, на котором по обычаю их рода-племени висели глиняные фигурки людей и животных – тотемы.

Новая одежда понравилась всем. Весеннее солнышко днем уже пригревало сильно и тело под шкурами потело и чесалось. Поутру почти все соплеменники отправились к зарослям ивы рубить ветки. Я уже успел позабыть, с каким трудом в племени делалась веревка. Мы с Утаре стали использовать для этой цели стебли крапивы. Я как-то вспомнил сказку Андерса Ганса «Дикие лебеди». В ней девушка Элиза плела для братьев, превращенных колдуньей в лебедей рубашки именно из крапивы. Собрали мы ворох той травы, оборвали веточки с листиками, оставили только стебли. Их на камне деревянным валиком раскатали, и волокна стали легко отделяться друг от друга. Усилий и времени на получение сырья, чтобы свить веревку затратили немного, если сравнивать с необходимостью потратить неделю на вымачивание ивовых прутков, а потом тяжелой и нудной работой по размочаливанию их на камнях. Чем соплеменники и занимались, пока корабелы возились с лодками. Уж очень всем хотелось получить легкую и удобную одежду. Жаль, что крапива в балке еще не выросла. Показал бы им тогда, как можно проще сделать веревку…