Владимир Поселягин - Сашка

– Да я как раз о них и думаю, – пробормотал я, широким шагом шагая рядом с дедом и помахивая вёдрами. – Вчера весь день гудели, правда, разрывов бомб было не слышно… Стой!

Мы замерли, вслушиваясь. Вдали на грани слуха грохотало.

– Не слышу, – покачал дед головой. Он был немного глуховат, даже приходилось громче с ним разговаривать.

– Наверное, немцы снова прорвались и сильно продвинулись. Как бы уже сегодня они здесь не оказались. Вон, видишь, на станции какая суета? Похоже, эвакуация идёт. Тоже канонаду слышат и понимают, к чему это ведёт.

Когда немцы тут проходили, я не помнил, да и о таком городке, как Дно, только здесь услышал, да и когда его взяли, не знаю. Но надо поторопиться. Что-то очень не нравится мне эта канонада. Значит, немцы пошли на прорыв, раз уже на рассвете начали так бить.

Мы уже возвращались с полными водой вёдрами, когда я, в очередной раз обернувшись – ну не верилось мне, что местную железнодорожную станцию оставят в покое, – заметил в небе несколько точек.

– Дед, шевелись быстрее, немцы!

Мы недалеко успели уйти от станции, так что, когда загрохотали разрывы бомб, пришлось аккуратно поставить вёдра и лечь. Мы наблюдали, как под бомбами всё разлеталось и горело, бегали люди. Заработали зенитки. Одна из бомб рванула недалеко от нас, так что слегка расплескало воду.

Шесть бомбардировщиков, закончив свою работу, развернулись обратно.

– Ну что, встаём? – спросил дед.

В ушах ещё стоял звон, дед наверняка тоже оглушён, поэтому я не стал надрывать связки, лишь отрицательно покачал головой, когда он на меня посмотрел, и пальцем указал на две точки. Я такой финт уже однажды видел. Когда бомбардировщики сделают свою работу и улетают, два «охотника» барражируют в стороне. Выжившие под бомбами, убедившись, что немцы убрались, начинают вылезать из укрытий, и тогда эти «охотники» начинают расстреливать их. Бывает, жертв даже больше, чем от бомбёжки.

Я не ошибся, всё было, как я и предполагал. Убедившись, что люди стали выбираться из убежищ, два мессера пролетели на бреющем, расстреливая всех. Да ещё и мелкие бомбочки сбросили, зенитку накрыв.

Посмотрев, как мессера удаляются, я встал и стал отряхиваться. Рядом закряхтел дед.

– Всё, дед, пошли, теперь уже можно, улетели! – громко сказал я.

Тот тоже отряхнулся, и мы двинули к лагерю. Там уже тревожились, видели бомбёжку. Дед сразу отправился поить лошадей, а я налил воды в собачьи миски.

Бабушка с мамой не могли не заметить, что я вернулся смурной. И когда мы позавтракали, я поторопил всех собираться.

– Что-то случилось, Сашенька? – спросила бабушка.

Все даже замерли, ожидая, что я скажу.

– Немцы прорвались, думаю, к обеду уже здесь будут. Уходить нужно как можно быстрее. Готовьтесь к тому, что и ночью двигаться придётся. Больно уж рывок у них стремительный получился. Как бы не догнали, да ещё и не обогнали.

Все тут же засуетились, собираясь. Мы с дедом привели лошадей, впрягли их и, убедившись, что всё погружено, направились к дороге. Темп я взял высокий, благо движение сейчас слабое. Лайки первоначально сопровождали нас по бокам, но вскоре забрались в телегу, высунув языки. На обед задержались не на два часа, как обычно, а за час управились. Поели ложками консервы вприкуску с утренними лепёшками и только воду для чая вскипятили. Лошади за этот час успели отдохнуть и напиться из ручья, и мы запасы воды в канистрах пополнили.

Дно, к которому мы торопились, находилось на пути немецких войск, думаю, они наверняка постараются захватить такой крупный железнодорожный узел, что входил в сеть Октябрьской железной дороги. К тому же с ним рядом, как сообщил попавшийся местный житель, располагался наш военный аэродром, тоже заманчивая цель.

Мы как раз подъезжали к оврагу возле дороги, как сидевшая рядом Оленька затеребила меня за рукав и указала на точки в небе, стремительно нагонявшие нас со спины.

– Возду-у-ух! – тут же заорал я и, настёгивая лошадей, понёсся вправо, уходя по дну оврага в сторону.

Дед, ловко работая хлыстом, поспевал следом. Мой крик услышали беженцы на дороге и бросились врассыпную. Над головами пронеслись четыре стремительных силуэта, оглушая рёвом моторов и треском пулемётов. Загнав телегу в кустарник, я схватил свою любимую малокалиберную винтовку и рванул к дороге.

– Оставайтесь тут! – крикнул я на ходу. – Кустарник вас укроет!

Четыре мессера собрали богатый кровавый урожай. На моих глазах один истребитель с высоты понёсся к земле, собираясь в очередной раз обстрелять дорогу. Тут сразу несколько картинок отложилось в моей голове. Маленькая девочка метрах в ста от меня сидела рядом с телом убитой мамы и, толкая её, пыталась поднять. Не плакала, но была на грани, только сильно испугана. Когда немец открыл огонь, девчушка буквально разорвалась на куски. Это не пулемёт, снаряд авиационной пушки поработал. Одновременно я зафиксировал, как появился у края оврага вихляющий из-за пробитых покрышек «Захар» с зенитным пулемётом в кузове. Машина остановилась, и кабину тут же покинули двое, водитель и политрук, судя по кубарям и звёздам на рукавах. Они мигом взлетели в кузов и стали готовить ДШК к бою, взвели затвор. К пулемёту встал политрук-очкарик и почти сразу открыл огонь. Явно не профессиональные зенитчики, слишком неуверенно они возились с пулемётом, тем не менее попали. Рёв мессера, что выходил из атаки, захлебнулся, мотор засбоил и остановился. Однако лётчик был опытный, пока хватало скорости, набранной в пике, он повёл его вертикально вверх. В тот момент, когда истребитель завис, готовый вот-вот сорваться вниз, от него отделился тёмный комок, и чуть позже раскрылся купол парашюта.

– Ах ты сука, выжил, значит?! – зло оскалился я и, прикинув, куда его сносит, рванул к лесу, который мы недавно покинули.

Правда, пробежал немного и рухнул в траву, так как разозлённые потерей товарища три оставшихся мессера делали заход за заходом. ЗИС горел, в кузове рвались патроны к пулемёту, а тела его геройского расчёта лежали рядом с машиной, и их достали.

Сделав своё дело, немцы улетели. Вскочив, я обернулся. Где овраг изгибался, осторожно выглядывая, стоял дед со своей неизменной берданкой. Рядом виднелась светлая макушка и уши Волка. А ведь велел ему в кустах оставаться! Вот отца тот всегда слушал. Надо было снова на поводки лаек посадить, чтобы за мной не убежали. Правда, сейчас охотничьи псы мне были нужны. Свистнул, призывая Волка. Следом за ним из-за поворота выметнулись тушки трёх других лаек. Этот свист они знали, я так на охоту звал.

Махнув деду, показывая, что всё в порядке и чтобы он возвращался на временную стоянку, ожидая моего возвращения, я с собаками побежал дальше. К горящему грузовику было не подойти, жар, да и патроны рвались, но я смог это сделать по-пластунски. Снял с политрука планшет, а с шеи фотоаппарат, настоящую «лейку». Даже уцелела после падения. Её убрал в свою котомку, что неизменно носил на боку. Туда же сунул и планшет, вот он вошёл не полностью, торчала верхушка. Маловата оказалась котомка для него. Достал документы политрука из его нагрудного кармана, стараясь не испачкаться в крови, прочитал их. Парень был военным корреспондентом одной из главных газет. Погиб как герой, молодец. Убрал удостоверение обратно и рванул к лесу. Немец уже опустился в деревья, а в стороне на лугу разворачивалась в цепь стрелковая рота, явно прочёсывать собрались, искать лётчика, но я надеялся их опередить.