Валерий Елманов - Проклятое золото храмовников

Закончив рассказ о слуге-колдуне, Петр вновь вернулся к Изабелле. Мол, девица чересчур хрупка, весьма болезненна и вдобавок чрезмерно капризна, а потому ему чертовски не хотелось бы везти ее с собой на Русь. Поначалу-то он хотел поступить с нею точно так же, как и с ее слугой, но призадумался и переиначил – куда выгоднее продать ее святым отцам. Жалко, конечно, выпускать ее живой, но авось ненадолго – те ж ее все равно скоро замучают, а он зато прибарахлится. Короче, нехай фра Пруденте выкладывает сто тысяч флоринов и забирает мерзавку хоть сегодня. В крайнем случае завтра. Словом, поскорее.

– С кого иного за столь злобную и знатную бьёз хексе я содрал бы полтораста тысяч, не меньше, но мы ж с тобой немножечко коллеги, верно? А потому радуйся, отче, ибо я, не торгуясь, соглашаюсь на ту цену, что ты назвал. А лучше, если ты сразу выложишь сто шестьдесят тысяч и заберешь всю троицу. Само собой, вместе с подлинником заемного письма Овадьи. Но чур выкуп за донью, – Сангре строго погрозил пальцем, – в первую очередь, а то у меня от ее бесконечного плача, визга, крика и стонов голова раскалывается.

Инквизитор, тупо уставившись на Петра, пытался вникнуть в сказанное им и никак не мог этого сделать. Наконец он взял себя в руки и попытался поторговаться, но на сей раз у него ничего не получилось – Сангре категорически отказывался уступить хотя бы тысячу. В подтверждение своей непреклонности он даже шарахнул кулаком по столу, тем самым давая сигнал стоящему за дверью Яцко. И тут же толмач затащил в комнату немецкого купца со шкатулкой, наполненной большими кусками необработанного янтаря.

Петр моментально оживился и объявил небольшой перерыв. Сунув в руки монаху кубок с медом, он радостно всплеснул руками при виде содержимого ларца и приступил к торгу, длившемуся не менее получаса. Наконец они ударили по рукам. Сангре оплатил весь янтарь и принялся расспрашивать купца насчет растворимого кофе, цейлонского чая, подсолнечного масла, соленой кукурузы и табачка с Ямайки. Перечень экзотических товаров длился долго и закончил его Петр детальными расспросами насчет пороха, на всякий случай названного им на всех языках, чтобы монах точно понял, о чем идет речь. Горестно посетовав на его отсутствие, а ведь он бы взял не меньше нескольких сотен бочонков и задорого, Петр наконец-то отпустил торгаша восвояси.

Фра Пруденте дураком не был и соображал быстро. Потому, едва купчина вышел, инквизитор принялся уговаривать Петра срезать стоимость выкупа, обязуясь в случае согласия поставить ему на всю сумму кой-какой товар из перечня, только что услышанного из уст Сангре. Услышав про порох, Петр, поупиравшись пару минут ради приличия, махнул рукой:

– Ай, так и быть, можешь утереть сопли. Счастье твое, что связался именно со мной, а не с каким-нибудь великим укром. Вот он бы ободрал тебя с ног до головы, не побрезговав даже твоими занюханными подштанниками прошлогодней стирки, которые в срочном порядке напялил бы на себя, как законный трофей. Я же и рясы с тебя снимать не стану.

И они приступили ко второй части торга, обсуждая цену пороха. Но вначале фра Пруденте попытался уговорить Сангре позволить выкупить каждого пленника отдельно, причем от отчаяния раскрыл свои карты, честно назвав причину этой просьбы. Мол, у него самого нет ни монеты и надежда только на Тевтонский орден. Однако его руководство деньги считать умеет и дважды за одно, то есть за Бонифация, платить навряд ли согласится. А то, что они откажутся выкупать еретичку Изабеллу, и вовсе само собой разумеется.

Получалось, фра Пруденте остается рассчитывать лишь на их согласие выкупить Дитриха, да и то за иную цену. Мол, всего восемь лет назад орден за десять тысяч серебряных марок приобрел у Бранденбургского маркграфа Вальдемара Великого восточную Померанию [36]. Пятьдесят тысяч флоринов – сумма чуть меньшая, но именно что чуть, и они навряд ли согласятся выплатить столь огромный выкуп за одного-единственного человека, пускай и комтура замка. Но если кабальеро согласится срезать цену за Дитриха и отдать долговое обязательство после привезенного за него в качестве выкупа товара, фра Пруденте, получив у Овадьи весь долг, с легкостью выплатит всё до последнего денье за двух остальных.

И он умоляюще уставился на Петра. Тому на миг даже стало немного жалко инквизитора. Ну да, сволочь, но если вдуматься, не на себя человек работает – на чужого дядю, в смысле римского папашку. И как работает – залюбуешься. Пашет не за страх, а за совесть. Тут тебе и энтузиазм, и инициатива, и усердие. Что ж, можно и… помочь. Тем паче, это входило в планы самого Сангре.

– Ладно, пономарь хренов, быть по твоему, – сделал он вид, что готов уступить. – Люблю упрямых. Посему пускай мухи отдельно, котлеты отдельно, то бишь дозволяю поочередный выкуп этой троицы. И после того, как ты выложишь мне в качестве награды за уступку еще тысячу гривен и привезешь весь оговоренный товар за Дитриха, я отдам тебе долговое обязательство Овадьи. Но перед этим ты поклянешься всеми святыми и муками Христовыми, что в течение года выкупишь Изабеллу с Бонифацием. Уразумел?

Фра Пруденте вытер пот со лба и торопливо закивал, на радостях даже не задумавшись о том, с чего бы вдруг кабальеро, выказавший себя несколько дней назад столь хитроумным, изобретательным и предусмотрительным, вдруг стал безмерно доверчивым. Он знал другое – теперь ему удастся заполучить подлинник.

– И цену бы снизить… – промямлил он.

– Перебьешься, – отрезал Петр. – Я и так плачу за порох достаточно дорого. Ну как, по рукам, далай-лама мусульманского разлива? – он дружелюбно хлопнул инквизитора по плечу.

– А если орден захотеть сам договориться с тобой?

– А ты им передай, что я, дескать, заявил, будто вести со мной дела придется одному тебе, поскольку они, как сборище жуликов, у меня из доверия вышел, – невозмутимо пояснил Сангре. – И вообще у меня с детства ко всем фрицам лютое отвращение и брезгливость, как к грязным вонючим свиньям.

Фра Пруденте покосился на Сангре. Чувствовалось, что ему хочется о чем-то спросить, но не решается.

– Ты – другое дело, – предугадал Сангре щекотливый вопрос и заговорщически подмигнул монаху. – Понимаешь, с одной стороны вера у вас всех одна, со злющими-презлющими глазками, так и хочется их повыковыривать. То есть в идеале надо бы всеми вами заняться, бо научить сявок из Европы правильному пониманию жизни – каждому одесситу в кайф забубённый! Но твоя контора далеко и на Руси вашим святым кострам все равно не полыхать. А эти уроды из НАТО, то есть из ордена, – торопливо поправился он, – уже вплотную к ее границам подошли. Посему приходится решать задачи в порядке очередности. Из-за чего я и заключаю с тобой временное перемирие. Так что можешь ликовать – наши длинные руки пока не тянутся к твоей цыплячьей шее и широкое русское гостеприимство в виде увесистой оглобли тебя не коснется. Живи и радуйся, падла.