Юрий Гельман - Перекресток Теней (СИ)

— Но ты не увернешься от стрелы, не выпутаешься из накинутой сети… Они найдут способ тебя обуздать. А я, к сожалению, не могу пойти с тобой, и Тибо не сможет помочь. Я не был прецептором Франции, как ты, и я не вхож в приемную короля. А твой верный оруженосец — вообще никто, его даже на королевский двор не пустят…

— Я пойду один!

— Не ходи, прошу тебя, Венсан! Ты нужен всем нам живым и невредимым: мне, Тибо, Эстель. Понимаешь?

Венсан де Брие задумался. Он долго сидел, обхватив голову руками, потом встал, расправил замлевшие мышцы и прошелся по комнате.

— Хорошо, я никуда не пойду, — спокойно сказал он. — Я веду поиски — значит, я веду сражение, и пока я его не проиграл, мне незачем являться в стан врага с просьбой о помиловании… Придет время, и король Франции будет просить о помиловании меня!

— Что ты имеешь в виду?

— Ты сам поймешь однажды.

Северин внимательно посмотрел на брата. Потом спросил, понизив голос:

— А скажи мне, Венсан, что ты вообще знаешь о Ковчеге?

— Я видел его только на картинках, которые мне когда-то показывал Жак де Моле. Довольно массивный сундук, отделанный золотом, с двумя шестами по бокам для переноса. Еще там на крышке расположены фигуры двух херувимов…

— «Сделай также крышку из чистого золота: длина ее два локтя с половиною, а ширина ее полтора локтя, — мечтательно произнес Северин. — И сделай из золота двух херувимов: чеканной работы сделай их на обоих концах крышки; сделай одного херувима с одного края, а другого херувима с другого края; и будут херувимы с распростертыми вверх крыльями, покрывая крыльями своими крышку, а лицами своими друг к другу. И положи крышку на ковчег сверху, в ковчег же положи откровение, которое Я дам тебе; там Я буду открываться тебе и говорить с тобою над крышкою, посреди двух херувимов, которые над ковчегом откровения, о всем, что ни буду заповедывать чрез тебя сынам Израилевым».

— Ты наизусть знаешь это место из книги Исход?

— Не только это. Не забывай, что я долго учился богословию.

— Я это помню, Северин. Ты мне лучше скажи, где теперь нам следует искать, куда направить стопы свои?

— Мой ответ, Венсан, не удовлетворит тебя: не знаю…

— Не может быть! Не может быть, чтобы мы с тобой не смогли этого сделать! Это наша миссия, это справедливая миссия, и она не может оставаться невыполненной. Во имя светлой памяти Великого магистра, я должен сделать это. Мы должны…

— Я приехал, чтобы помочь тебе в этом.

— Тогда скажи честно, как на исповеди: что ты вывозил из Ренн-ле-Шато в Англию восемь лет назад?

Северин встрепенулся, но быстро взял себя в руки.

— Тебе рассказал об этом Филип де Шамбро, комендант крепости Кампань-сюр-Од?

— Нет. Он не видел, что именно ты взял в пещере.

— Тогда кто?

— Это имеет значение, брат?

— Я понял: это старик Эмильен-левша! Он видел, как мой багаж грузили на корабль…

— Надеюсь, у тебя нет к старику претензий?

— Что ты, Венсан! Пусть живет еще сто лет!

— И все же, ты не дал ответ…

— А ты поверишь в то, что я скажу?

— Поверю, ты никогда не умел лгать, Северин. Всё будет написано на твоем лице.

— Тогда смотри мне в глаза, брат, и слушай: из Ренн-ле-Шато я вывез только небольшую часть драгоценностей и старинных предметов, список которых незадолго до этого мне дал Жак де Моле.

— И что же это было?

— Золотой семисвечник, украшенный драгоценными камнями, золотой стол, пурпурные завесы из Святая святых и две серебряных трубы, которые должны известить о приходе Иисуса Христа.

— И всё?

— Ну, еще несколько золотых и серебряных сосудов и немного другой ценной утвари. Видишь, брат, я ничего не скрываю от тебя.

— И Ковчега среди этих предметов не было?

— Не было!

— Хорошо, а что было дальше?

— В Англии весь свой багаж я передал прецептору Лондона, и что с этими предметами стало потом — мне не известно. Такой был план Жака де Моле, и я его выполнил.

— Хорошо, Северин, предположим, я тебе поверю. Но кто и когда мог вывезти из Франции Ковчег? Может быть, сам Великий магистр? Тогда где следует искать?

— Послушай, Венсан, а почему ты так уверенно говоришь, что Ковчег куда-то вывезен? А если предположить, что он преспокойно хранится в одной из многочисленных пещер, которых, кроме Ренн-ле-Шато, немало на территории Франции?

— Нет, Северин, нет… — вздохнул Венсан. — Я чувствую. Чувствую! И не могу этого объяснить… Ковчега нет на континенте, нет…

В ночном небе, молчаливом в своем бесконечном величии, иссиня черном, походившем на дорогой королевский бархат, вовсю кувыркались светлячки звезд. Будто резвясь, будто соревнуясь друг с другом, они то вспыхивали, то угасали — как человеческие мысли.

Венсан де Брие сидел на веранде второго этажа в плетеном ивовом кресле, погруженный в воспоминания. Уже давно затих вечерний Париж, еще чуть-чуть — и превратится он в глухой, спящий город. Лишь кое-где залает встревоженная собака, да уймется вскоре. Дом погрузится во мрак и покой.

Мысли рыцаря были далеко. Вдруг совершенно неожиданно в памяти его возникли картинки детства в родовом доме, беззаботное время игрищ и мечтаний о подвигах, время становления характера и личности. Беспрекословное подчинение отцу, его строгой и суровой науке, делавшей из юношей мужчин, равноправие с братом-близнецом, с которым до определенной поры у него всё было общее. Потом — неизбежное соперничество, когда почти ежедневно нужно было доказывать своё первенство такому же, как ты сам, отчаянному малому. Потом — любовь, сперва робкая и осторожная, потом до невозможности пламенная, познавшая прикосновения к божественным тайнам и горькое разочарование, но всё равно сметающая на своем пути все преграды и запреты… Нет, не все — кроме долга и чести.

Еще он пытался вспомнить тот момент, когда впервые услышал о реликвиях тамплиеров, когда загорелся идеей вступить в Орден и сполна ощутить его истинный дух, проверить на себе все его давно ставшие легендами испытания. Он пытался выудить из глубокой неподатливой памяти тот день и час, когда впервые узнал о Ковчеге завета, и до нестерпимого душевного трепета захотел когда-нибудь его увидеть, погладить деревянный каркас, заглянуть внутрь… И он не мог вспомнить этот момент, этот день, этого начала — казалось, что мысли о Ковчеге жили в нем всегда.

И еще думалось Венсану де Брие о том, что предыдущий день, принесший столько испытаний как физических, так и душевных, не подарил ощущения радости от находки, даже от малейшего приближения к ней. Он сидел в плетеном кресле, смотрел в сверкающее звездами небо и был твердо уверен, что нелегкий день закончился, канул безвозвратно, что уже ничего не может произойти — ни в этом мире, ни в его душе…