Борис Батыршин - Крымская война. Соотечественники [litres]

– Какой ужас! – Сашенька вздрогнула и поближе (хотя куда уж ближе!) притиснулась к Михееву. Юнкер глупо улыбался; его так и подмывало обнять девушку – утешить, внушить спокойствие от того, что он рядом, такой сильный, решительный, уверенный в себе.

Повезло или нет – это вопрос, подумал Андрей. Если бы не экспедиция, Стогов, ему определено историей, отбыл бы вместе с юнкерами в Константинополь. А дальше – галиполийское сидение, эмиграция, РОВС. Для кого-то – потеря надежды и смысла существования, для других – жизнь с чистого листа вдали от Родины. Но здесь ведь полная неизвестность…

– Поднимаемся по трапу, господа, осторожно, не свалитесь! – закричали в коридоре. – Женщин, детишек малых, вперед! По одному, не давитесь, руки-ноги не переломайте!

– Вот и кончилось наше заточение! – жизнерадостно объявил Андрей. – Сейчас выберемся наверх, и сами все увидите этот прекрасный новый мир!

Юнкера, завозились, поднимаясь с пола.

– Винтовки, амуницию оставляем здесь! – Адашев вспомнил о своем командирстве. – Юнкер Штакельберг, останетесь караульным. И не надо строить обиженную мину – теперь здесь места будет вдоволь!

С высоты эвакуационный караван выглядел скопищем разномастных, крупных и мелких посудин, в беспорядке разбросанных по морской глади. Вот «Березань»: палуба заставлена броневиками, танками, грузовиками, разношерстыми авто. Про бортам пришвартованы портовая землечерпалка и баркас-кабелеукладчик; совместными усилиями им едва удалось сдвинуть с места груженый транспорт. Дальше старушка «Котка» с миноносцем «Строгий» на буксире, за ним «Живой». Наливная баржа на буксире за пароходиком-паромом, лихтер, переполненный штабелями ящиков и бочек так, что палуба стала едва не вровень с водой. Следом еще одна – на ней два маневровых паровозика из портового хозяйства и старые девятидюймовые мортиры, снятые в последний момент с Константиновского равелина.

За баржами тянулась самая нелепая процессия, которую Эссену доводилось видеть. Пятнадцать железнодорожных цистерн с нефтью, газойлем, соляровым и моторным маслом; их сняли с платформ, скрепили по три, по слипам спихнули в воду и, сцепив вереницей, поволокли в море. Так и болтается эта гирлянда, прихотливо изгибаясь по воле волн.

В стороне от этого плавучего паноптикума – элегантный силуэт «Алмаза», слегка подпорченный массивной коробкой ангара. На траверзе гидрокрейсера замер «Адамант», рядом с ним настороженный «Казарский».

Под крыльями «Финиста» с номером 3 промелькнули мыс Херсонес, Казачья, Песочная, Карантинная и, наконец, Севастопольская бухта. Эссен помнил ее совсем другой – заполненной крейсерами и дредноутами, со стелящимся над волнами угольным дымом, судовыми гудками, перекликающимися со свистками портовых паровичков. Или той, какой она стала в XXI веке, когда на смену броне и калибрам пришли круизные лайнеры, утыканные антеннами эсминцы и пограничные сторожевики, а также бесчисленные яхты и прогулочные теплоходики. Эта нынешняя бухта на первый взгляд была почти такая же: она тоже отгородилась от моря Константиновским равелином, только не выстроились вдоль причалов портовые краны, и высится из воды памятник затопленным кораблям, не догнивают на дне доски нахимовских фрегатов. Вот они, эти фрегаты, стоят целехонькие, в грозном строю, ощетинясь с бортов тяжелыми орудиями.

Эссен уже был здесь – полгода назад, в сентябре 1854-го. Тогда его «М-5» сделала три круга над мачтами, села, подрулила к Графской пристани. А он выбрался на белые, инкерманского камня, ступени и стал ждать, когда найдется смельчак, который первым подойдет к невиданному пришельцу.

Ничего, с тех пор севастопольцы привыкли к летучим машинам…

От борта фрегата оторвалось ватное облачко и поплыло по ветру. И еще, и еще – корабли сначала вразнобой, а потом дружными залпами приветствовали долгожданного гостя. Эссен снизился до самых клотиков, пролетел вдоль линейной шеренги. Бортмеханик сдвинул дверь (пушечный рык сразу наполнил кабину) и одну за другой стал выпускать сигнальные ракеты – красные, синие, белые. Одни лопались яркими звездами, другие повисали на парашютиках, третьи взлетали по дуге, волоча за собой хвост цветного дыма.

По исчерченной волнами глади побежала, волоча белопенный след, шустрая водомерка, оторвалась от воды и стала неторопливо набирать высоту.

Эссен пригляделся – на носу ясно различались цифры 37. Его бывший аппарат!

«Что ж, вот мы и дома?»

– Товарищ Евгений, что ж это делается? Вроде наш Севастополь, а не наш: и памятника потонувшим кораблям нет, и Минной стенки, и кранов! Мы ж утром только тута были? Куды ж все подевалось?

– Ты погоди. Тут такое дело, что без полуштофа не разобрать…

– Так и я говорю, товарищ Евгений! Вон и равелин, и Графская пристань. А остальное где? И хреновины эти парусные откуда взялись?

– Ты, товарищ, не паникуй. Ты зубы сожми и тверди, что главное – не терять решимости перед происками мировой буржуазии! Куда это годится – в тебя ни один беляк еще не пальнул, а ты уже в расстройство впадаешь? Какой из тебя тогда боец Революции?

– Да ведь, товарищ Евгений, как же не впадать, коли эдакие страсти? Они пушками своими бабахают, аж небо дрожит, дымина по всей бухте! Я мальцом еще в заведении был, где оборона севастопольская представлена. Зал, понимаешь, круглый, а по стенам огромадная картина, навроде цирка шапито. Перед ней пушки из гипса, ядра понабросаны, мешки с корзинами, чучелы заместо мертвяков. И так похожи – меня холодный пот прошиб, до того страшно…

Я это к чему: на картине в точности такие корабли, и тоже в дымах. Так то ж когда было, лет сто назад, али поболе! Может, мы померли и нас черти морочат? Пропали мы, товарищ! Загубили нас ни за понюх табаку…

– А ну прекрати контрреволюционную агитацию, гад ползучий! А то не сдержусь и зубы тебе повыбиваю к едрене фене, а то и в штаб к Духонину определю со всей пролетарской нетерпимостью! «Браунинг» вот он, при мне, видал?! А раз видал – запоминай, сволота: нету никаких чертей на свете, это Карл Маркс ясно прописал. А ежели ты несогласный, значит, деревня дремучая и самый что ни на есть пособник!

Думаешь, меня не пробрало до самого ливера? Сказано – терпи, значит, стисни зубы, чтоб крошились, и терпи! Станет невмочь – руку до крови прокуси, а терпи! Потому, ты есть боец Революции, впереди у нас еще сражения с мировым капиталом, а ты, товарищ, присягнул рабочему классу и отступать от его дела не имеешь полного права!

Накося, глотни, полегчает. И верь, паскуда: партия тебя не оставит, укажет верный путь! Ты сомнения прочь отбрасывай, а что тут творится, мы как-нибудь раскумекаем, ежели от партейной линии не будем отклоняться.