Борис Батыршин - Крымская война. Соотечественники [litres]

«Шествия эти начали сильно приобретать обыкновенный характер всех парижских движений: смесь грозы и карнавальной веселости. Красный свет, изливаемый факелами, и бранная песня ночью странно вязались с выходками и дурачествами молодежи. (…) Огни домов постепенно тухли по направлению к богатым, аристократическим бульварам. Начиная с улицы Монмартр, кроме обыкновенного освещения, не видно было ни плошки. Разница была слишком резка и тотчас же обратила на себя внимание работничьего населения, республиканцев и гамэнов. Составив огромные отдельные толпы, они начали останавливаться перед каждым темным или пустым домом, подымали ужасный шум, требуя шкаликов и плошек и грозя перебить все окна в случае медленности или сопротивления…»

Все в точности так и происходило, дорогой друг! Разве что, кроме заядлых республиканцев, которые не могут простить Наполеону III предательство Второй республики, на улицах немало поседевших ветеранов великого Бонапарта. Они поносят нынешнего императора решительно за все, особо ставя тому в вину войну с Россией – он-де пошел на поводу у извечного врага, Британии, и покрыл Францию несмываемым позором. Один из них, взгромоздившись, несмотря на почтенные года, на карниз бельэтажа, выкрикивал, что Napoléon le Grand разделял с армией все тяготы и опасности Восточного похода, тогда как нынешний император… впрочем, вы и сами без труда можете представить, какой шквал площадной брани последовал за этим обвинением.

Неудивительно то, что подобные господа возносят хвалу кузену императора, принцу Наполеону, отличившемуся, как уверяют оппозиционные правительству газеты, при Альме. La Gazette и лояльная власти Libertй издателя Мило, наоборот, клеймят его, как предателя, желающего взорвать Вторую империю изнутри – разумеется, за argent sale reзu du tsar Nicolas [11] Грязные деньги, полученные от царя Николая ( фр .). . Но это лишь подогревает симпатии к означенному деятелю и в парижских предместьях, и среди студентов Сорбонны, да завсегдатаев «политических» кафе, которые всегда числили себя в ненавистниках официальной прессы.

Я познакомился в Париже с одной занимательной компанией. Молодой немец, судя по всему, военный моряк (что само по себе, согласитесь, удивительно) и… кто бы Вы думали? Наша общая знакомая, петербургская «веселая вдовушка», Ефросинья Георгиевна Казанкова, племянница бессарабского набоба, графа Строганова. Как эта дама оказалась в Париже, да еще и во время войны (сам я прибыл туда инкогнито, с документами эльзасского дворянина), мне неведомо. Впрочем, очаровательная Фро (ах, незабвенные вечера в Санкт-Петербурге, когда мы… впрочем, опущу слишком уж пикантные подробности) тоже путешествует под личиной итальянки, уроженки Венеции. В свиту ее (сия особа обзавелась свитой, словно какая-нибудь странствующая виконтесса времен Медичи), кроме упомянутого уже немца, входят три типа весьма зловещей наружности. По-французски все трое понимают с пятого на десятое, говорят на скверном английском; госпожа Казанкова представила их как уроженцев острова Барбадос. По-моему, это где-то в Вест-Индии. Однако одна-две случайные обмолвки вселили в меня совершенную уверенность, что все трое выросли отнюдь не под пальмами, а наоборот, под родными осинами.

Но вернемся к страстям, раздирающим столицу Второй империи. Утренние газеты перепечатали сообщение: два блиндированных военных судна новейшей постройки отправлены для бомбардировки Одессы. Вокруг этих кораблей, одетых в непробиваемую для бомб и ядер броню, шумихи поднято не меньше, чем при строительстве пирамид (если, конечно, во времена фараонов были газеты). А потому особенное негодование парижан вызывает то, что эти корабли, весьма дорого стоившие казне и на которые возлагается столько надежд, отданы под начало командира британской эскадры! О крымском предательстве англичан здесь кричат из каждого раскрытого окна, на любом тротуаре, со страниц всех печатных изданий.

На третий день пребывания в Париже я увидел на улицах солдат Национальной гвардии и полевые орудия. Нет, не зря злые языки болтают, что барон Осман второй год перекраивает парижские улицы в широкие бульвары вовсе не ради нарядных перспектив, а единственно для того, чтобы облегчить артиллеристам расстрел очередного мятежа. Пока еще до баррикад не дошло, но, судя по тому, как множатся возмущенные толпы, ждать осталось недолго. Все мои здешние знакомые в один голос говорят, что повеяло сорок восьмым годом, и кому, как не Вам, мой драгоценный друг, понимать, что это означает…»

От составителей: Письмо, как установлено исследованиями проф. Ветровского, принадлежит перу Е.И. Ламанского, состоявшего, как и Анненков, в комитете Литературного фонда.

Из трубы клубами валил жирный угольный дым. Пелена его разрывалась, дымные клочья уносило за корму, и было видно, как они низко стелились по волнам. Минный крейсер, накренившись на правый борт, описывал циркуляцию на «полном вперед». Иконников оглянулся. Минеры возились у аппарата; у кормового орудия стоял с биноклем в руках лейтенант Климов. Форштевень с глухим шипеньем резал воду, ритм винтов отдавался в подошвы биением великанского сердца.

«Почему французы не стреляют? Дистанция всего ничего, миля с четвертью. Тьфу, пропасть, все время вылетает из головы, что здесь за пушки…»

Что ж, тем лучше. Иконников склонился к дальномеру. В стеклянном кружке скачками понеслась тусклая вода, мелькнул и пропал низкий борт броненосной батареи. Удержать ее в поле зрения было нелегко, мешала тряска. Иконников оторвался от дальномера, вскинул «Цейс». Далеко за линией чужих кораблей проступил в рассветной мгле высокий берег, и на его фоне чернели бесчисленные мачты в Практической гавани.

На Черном море все обожают Одессу, подумал Иконников. Молиться готовы на ее нелепую лестницу, каштаны, бронзового идола в дурацкой тоге. Сам он терпеть не мог этот городишко, с его вечной вонью жареной рыбы, пылью, суетой, кофейнями, греками, лапсердачными евреями, бессарабскими селянами в постолах и соломенных шляпах. Один сплошной привоз: жулье, ворье, потаскухи, гешефтмахеры в несвежих манишках, с черными от грязи ногтями, липкий местечковый говорок, которого век бы не слышать. А уж шуточки – за каждую так и заехал бы по зубам…

Но сейчас это не имеет никакого значения.

«Близко, мать их так! Четверть часа такого хода – и англичане начнут бомбардировку…»

– Машинное, держать обороты! Салотопов, на дальномер!

– Господин лейтенант! – раздался мальчишеский голос. Юнкер Штакельберг.

– С «Котки» передают – пустили торпеду, видели попадание, взрыва нет. Запрашивают указаний.